На рассвете 27 октября от штаба округа к Кремлю подошли броневики. Новый штурм начался с артиллерийской подготовки, переросшей в атаку и ближний штыковой бой. В два часа ночи над позициями разнеслись громкие крики. Кремлевские переговорщики объявили о сдаче!
Занимать Кремль было доверено двум ротам «александровцев». Впереди медленно ползли броневики, за ними двумя густыми колоннами шли юнкера, впереди – пулеметчики и офицеры. Из церкви навстречу робкой толпой выбежали человек сорок попов и монахов.
– Ратуйте, братцы! – плакал пожилой монах в длинных, до пояса, сединах.
Внезапно первые ряды смешались, посыпались, побежали…
– Измена, измена!
– Где Рябцев? Отходим!
Из окон казармы гремели выстрелы. На колокольнях огрызнулись огнем пулеметные гнезда. Под огнем юнкера развернули артиллерийские орудия и дали залп по стрелявшим. Пулеметчики замолчали.
Подоспевшие броневики открыли предупредительный огонь с плаца. В три часа ночи на плац стали выходить революционные солдаты. Они клали оружие у ног и поднимали руки. Никакого озлобления эти смятые, растерянные люди не вызывали, они радостно и послушно выполняли команды старших офицеров, как нашкодившие псы при вернувшемся хозяине.
В три часа ночи пленных погнали в казармы. Там шел допрос, к утру допросили всех. Невинных отпустили, остальных взяли под караул, поговаривали о расстреле.
– Вы с ума сошли! Как это можно безоружного человека лишать жизни? – возмущался корнет Дорошевич.
– Зачем расстреливать? – говорили училищные офицеры. – Надо только показать твердую руку, и русский солдат опять становится хорошим солдатом!
Вечером того же дня Николай Звягинцев впервые заступил на кремлевский пост. Пулеметное гнездо было устроено на верхнем ярусе Спасской башни. Над дымной Пресней в полнеба расплеснулся воспаленный закат, с набережной задувал свинцовый ветер, сыпал в лицо ледяной шрапнелью.
Из округа шли тревожные вести: юнкера, державшие оборону в городе, были выдавлены с баррикад подоспевшими с фронта революционными частями. Самые мужественные укрылись в домах и продолжили бой, но кольцо сопротивления уже разбилось на отдельные островки-крепости. Конторы, доходные дома и тесные меблирашки укрывали последних не сдавшихся храбрецов.
За ужином юнкера передавали последнюю новость о том, что полковник Рябцев склоняется к сдаче Кремля и подмоги им ждать неоткуда, а значит, им всем придется «умереть за Москву»!
Умереть за Москву! Еще мальчиком Звягинцев мечтал умереть за Москву. Это было так же легко, как на рассвете подняться ввысь вместе с голубиной стаей и, окинув взглядом золотистый спящий город, опуститься как пух на пустую солнечную площадь.
– Верность присяге и русская честь! Их не сможет отнять или зачеркнуть пуля или штык, направленный в сердце! – прошептал корнет Дорошевич, и все, кто слышал, поддержали его.
В прорези бойниц Звягинцев видел Лобное место и часть площади перед воротами. Около полуночи раздался перестук копыт по брусчатке: по Красной площади катилась шикарная пролетка с крытым верхом. Оставалось загадкой, как щегольской экипаж прорвался сквозь пикеты и баррикады. Не веря своим глазам, Звягинцев разглядывал белогривых коней и пышного лихача-кудрявчика, точно сошедшего с лубочной картинки. Из пролетки выпрыгнули два стройных, изящных юнкера. Один был ранен в руку, но, по-видимому, легко. Вдвоем они вытащили из пролетки пулемет «Максим». Из экипажа, чуть подобрав оборку длинного платья, вышла высокая, молодая женщина в одежде сестры милосердия, но юнкера не подали ей руки, они были заняты хвостом – точнее, ручкой пулемета. Пролетка тотчас же сорвалась с места. Двое «солдатиков» и «сестра» поспешили к Спасским воротам.
– Марш вперед! Вперед на бой! Женщины-солдаты! Гром лихой зовет нас в бой! Вздрогнут супостаты! – как пароль, пропели «солдатики», и Звягинцев узнал сестер Поляковых.
Через час он сменился и сразу же побежал разыс кивать Веру и Марию. Ему подсказали, что они помогают раненым. В Никольской башне Кремля в офицерском клубе был развернут полевой лазарет.
В гулком зале Собрания вестовой зачитывал раненым последние новости из военного округа:
