— Если мальчик промахнется, ему придется идти к полулюдям, — сказала мать каким-то сдавленным голосом — А вдруг не промахнется? Он ведь твой внук и его нелегко сбить с пути, если он себе что-то наметил.
— Все так, но разве это зависит от его воли? — Дед презрительно фыркнул, раздувая ноздри. — Допустим, он пройдет обучение в Школе Юношей и даже убьет волка, но потом настанет день, когда надо будет получать оружие. Два воина представляют клану Новое Копье, причем один из них не должен быть его кровным родственником. И если я уйду за закат, — где ты или Драстик найдете человека, который поручится за однорукого?
— Впереди еще семь весен. Почему я должна решать это непременно сегодня вечером? — с отчаянием выкрикнула мать. — Если промахнется, пусть идет к полулюдям. И тогда ты должен благодарить судьбу, что есть хотя бы Драстик, кому ты можешь передать копье. — Издав какое-то легкое восклицание, она повернулась и поглядела на глиняный светильник, свисавший с потолочной балки как раз в том месте, где лежал в своем укрытии Дрэм. — Становится темно, — сказала она. — Придется зажечь светильник, иначе мне. не закончить этот кусок до прихода Драстика. Вернется голодный как волк.
Быстрый, как ящерица, Дрэм юркнул в темноту.
— На чердаке завелась крыса. Я слышу, как она там бегает.
Холодный жесткий голос матери звучал у него в ушах, когда он, спустившись по скату крыши, бесшумно спрыгнул на землю. Его охватил панический страх: вдруг кто-нибудь узнает, что он подслушал разговор в хижине. Не отдавая себе отчета, почему, он чувствовал, что это было бы непереносимо.
Маленькая хижина на сваях, где хранилось зерно для посева, гостеприимно звала укрыться под ее сенью. Он нырнул вглубь и скорчился, тяжело дыша, как после быстрого бега.
Солнце село, но Меловая все еще была в золотистых отсветах заката, и в полутьме можно было разглядеть неясные очертания окружающих предметов. Съежившись среди свай, которые поддерживали хижину, он впервые внимательно посмотрел на левую руку. Это было странное ощущение, как будто рука была чужая. Он знал — в те редкие минуты, когда вообще об этом думал, — что он не может ею пользоваться, как все люди, но это не имело значения. Левую руку ему обычно заменяли зубы. Он мог зажать между колен все, что требовалось держать в руке, и он привык обходиться без нее. Ему никогда не приходило в голову, что рука может стать препятствием на пути к алой воинской славе.
Но сейчас, сжавшись под настилом амбара, он смотрел перед собой невидящими глазами. Он не заметил, как погас за Меловой золотистый отсвет заката. Никогда, никогда не сидеть ему на мужской половине среди воинов. Утратить привычный мир, уйти навсегда к кремневому народцу, этим темнолицым, у которых и домов-то настоящих нет, жить с ними в их тесных дерновых хижинах в глухих ущельях Меловой.. С этими пастухами… Да, они всегда приходили по первому зову его племени, племени воинов, но сами, сами никогда не владели им! Быть навсегда оторванным от своих… Ему было только девять лет и он еще до конца не понимал, что все это означает, хотя и чувствовал многое совсем не по-детски. Он долго сидел в темноте, распаляя недоброе чувство, чтобы защититься от страха.
— Говори, что хочешь, старик, все равно я добьюсь своего. Вот увидишь, все равно добьюсь! — шептал он, сжимая кулаки.
Было почти совсем темно, когда он подошел к дому. Драстик вернулся с охоты — оленья туша, только что освежеванная, висела на березе у входа, так, чтобы ее не достали собаки. Они дрались тут же из-за требухи. Он прошел через сени, где зимой стояли лошади. Шкура, закрывающая вход в хижину, была задрана, и первое, что он увидел, остановившись на пороге, было тусклое теплое пламя светильника и слабо теплящийся огонь очага. Вечерняя трапеза была окончена, и дед вернулся к своему привычному занятию — созерцанию в огне битв ушедших времен. Драстик мастерил себе охотничий лук, держа его на коленях, — возле него стоял горшочек с клеем. На женской половине мать ткала. Она подняла голову и посмотрела на Дрэма, когда тот вошел.
