— Не очень вежливо со стороны дамы не поприветствовать господина более высокого ранга, мисс Гвендолин, — вскричал он сейчас, как всегда совершенно обиженный моим невниманием.
— Извини, но мы очень торопимся, — ответила я.
— Если я могу быть чем-нибудь полезен, то располагайте мной, — Джеймс поправил кружево на обшлаге рукава.
— Нет, большое спасибо. Нам надо поскорей попасть домой. — Как будто Джеймс мог быть чем-нибудь полезен! Он был не в состоянии даже открыть дверь. — Шарлотта плохо себя чувствует.
— Ох, мне очень жаль, — откликнулся Джеймс, имевший слабость к Шарлотте. В противоположность к «веснушчатой без манер», как он имел обыкновение называть Лесли, он находил Шарлотту «обворожительной, исполненной чарующей прелести». Вот и сегодня он рассыпался в льстивых комплиментах. — Пожалуйста, передай ей мои наилучшие пожелания. И скажи ей, что она сегодня вновь выглядит восхитительно. Немного бледна, но очаровательна как эльф.
— Я ей передам.
— Прекрати разговаривать со своим воображаемым другом, — сказала Шарлотта. — Иначе ты когда-нибудь попадёшь в дурдом.
Нет, ничего я ей передавать не буду. Она и так ужасно задаётся.
— Джеймс не воображаемый, он невидимый. Это большая разница!
— Ну, дело твоё, — ответила Шарлотта. Они с тётей Глендой считали, что я выдумала и Джеймса, и других призраков, чтобы важничать. Я сожалела, что когда-то рассказала им об этом. Конечно, тогда я была маленькая и вряд ли могла молчать о горгульях, оживающих на фасадах зданий и сточных жёлобах, кривляющихся и строящих мне рожи. Горгульи были забавные, но были и другие призраки, тёмные и жуткие, которых я боялась. На то, чтобы понять, что призраки никому не могут причинить зла, мне понадобилось года два. Призраки могут только напугать.
Но не Джеймс. Он был совершенно безобидный.
— Лесли считает, что хорошо, что Джеймс умер молодым. С фамилией Пимплботтом он вряд ли смог бы найти себе жену, — сказала я, предварительно убедившись, что Джеймс меня не слышит. — Я хочу сказать, кто добровольно согласится называться «Прыщавая задница»? — Шарлотта закатила глаза. — Правда, он симпатичный, — продолжала я. — И если ему верить, то у него денег куры не клюют. Только его манера постоянно подносить к носу надушенный кружевной платочек выглядит как-то не по-мужски.
— Как жаль, что им некому восхищаться, кроме тебя.
Да, я тоже так считала.
— И как глупо, что ты за пределами семьи говоришь о своих странностях.
Это был опять её типичный укол исподтишка. Он должен был задеть меня, и он меня, к сожалению, задел.
— Я не странная!
— Нет, странная.
— И это говоришь ты, носительница гена?
— Я, в конце концов, не болтаю об этом на каждом углу. А ты точно как тётушка Мэдди. Она рассказывает о своих видениях даже молочнику.
— Ты грубая.
— А ты наивная.
Переругиваясь, мы пересекли холл, пробежали мимо стеклянного чуланчика нашего завхоза и выскочили на улицу. Было ветрено, а небо выглядело так, как будто вот-вот начнётся дождь. Я пожалела, что мы всё же не захватили из шкафчиков свои вещи. Плащ пришёлся бы сейчас очень кстати.
— Извини за сравнение с тётушкой Мэдди, — сказала Шарлотта несколько смущённо. — Я всё-таки немного волнуюсь.
Я была потрясена. Обычно она не извиняется.
— Могу понять, — ответила я быстро. Она должна почувствовать, что я ценю её извинения. На самом деле о понимании не было и речи. Я на её месте просто тряслась бы от страха. Взволнована я была бы тоже, но это было бы волнение наподобие визита к стоматологу. — Кроме того, я люблю тётушку Мэдди. — Что было правдой. Тётушка Мэдди была, возможно, несколько болтлива и имела обыкновение повторять всё по четыре раза, но мне это нравилось в тысячу раз больше, чем таинственная суета некоторых других. Кроме того, тётушка Мэдди щедро угощала нас лимонными леденцами. Но Шарлотту леденцы, разумеется, не интересовали.
Мы пересекли улицу и торопливо пошли по тротуару.
— Не надо на меня так пялиться, — сказала Шарлотта. — Ты заметишь, если я исчезну. Тогда ты нарисуешь своим мелом этот дурацкий крест и побежишь домой. Но ничего не произойдёт, по крайней мере сегодня.
