– Передай привет Томагучи и обними за меня Аркчи, – попросил Воронцов. – Скажи, что я решил остаться здесь до следующей зимы. Сам же, коли будешь по-прежнему бодр и здоров, приезжай сюда снова, благо попутчики у тебя теперь опытные, – он кивнул в сторону молодых каюров, стоявших чуть поодаль. – Буду очень рад встрече с вами.
– Все передам, все выполню, не волнуйся, Алеша, – заверил командор. – А уж насчет приезда сюда обещаний заранее давать не буду. Как получится, Повелитель Духов, ты уж не обессудь…
Они дружески обнялись, после чего Белый Орел, пожав руку Чучанге, возле ног которого сидел верный Кучум, направился к головной упряжке. Тотчас раздались бодрые крики каюров: «Хуг, хуг!», и три упряжки с нартами, груженными бизоньими шкурами (дарами Яндоги), рванули с места, а за ними, громко лая, устремились «провожающие» – местные собаки.
* * *
Как правило, на охоту Воронцов выезжал вдвоем с Чучангой. Алексей Михайлович непременно заряжал свое ружье пулей – на случай встречи с барибалом или, не дай бог, с гризли. Конечно, на зиму медведи обычно впадали в спячку, но существовал риск нарваться на шатуна, который, как известно, был гораздо свирепее своего летнего собрата. И участь, постигшая бывшего хозяина их нынешнего вигвама, служила наглядным тому примером.
Чучанга, в отличие от графа, использовал в качестве заряда дробь. Всегда сопровождавший его верный друг Кучум мог не только долго и неотступно преследовать зверя по следу, но и обладал прекрасным верхним чутьем, позволявшим ему запросто обнаруживать соболей и куниц даже в кронах деревьев. Азартно облаивая обнаруженного зверя, Кучум тем самым привлекал к себе внимание хозяина, и Чучанге оставалось только осторожно приблизиться к нужному дереву и, тщательно прицелившись, снять добычу с веток точным выстрелом.
Белок же Чучанга не то чтобы недолюбливал, просто поиски их считал лишней тратой времени. Кучум давно разгадал пристрастия хозяина, поэтому, обнаружив на снегу цепочку беличьих следов, не лаял, а просто останавливался возле нее и ждал хозяина. Чучанга, приблизившись, оценивал следы: если те были старыми, он взмахивал рукой, и Кучум бежал дальше, а если свежими – подавал короткую команду: «Ищи!»
Наглядным свидетельством удачливости Воронцова и Чучанги служили висевшие в их вигваме уже несколько десятков шкурок соболей и куниц, вызывавшие зависть у местных охотников-индейцев. Последних, конечно же, можно было понять. Ведь сами-то они охотились без ружей, поскольку единственное ружье устаревшего образца Яндога давно отдал своему старшему сыну, который управлял сейчас самым дальним селением. Правда, луками со стрелами местные индейцы владели в совершенстве, и все-таки ружье оставалось вожделенной мечтой каждого из них.
Сам же Воронцов особенно гордился шкурой барибала с блестящей черной шерстью, добытой им в честном поединке.
А дело было так.
Чучанга, обнаружив свежий след соболя, удалился с Кучумом на его поиски, а Алексей Михайлович, присев на нарту, стал раскуривать свою неизменную трубку, к которой изрядно уже успел пристраститься. Стоял довольно редкий для этих мест тихий зимний день, да и мороз особо не беспокоил. Собаки, оставшись без вожака (к чему, правда, давно привыкли), свернулись клубочками и мирно дремали на снегу.
Граф взглянул на часы: с момента ухода Чучанги прошло уже более получаса, однако ружейного выстрела до сих пор не прозвучало. «Наверное, запутал их осторожный и умный соболь своими выкрутасами», – решил он. Глянул на затухающую трубку, подсыпал в нее щепотку табака, примял его и сделал несколько коротких затяжек, вновь раскуривая.
Вдруг собаки как по команде подняли морды и насторожили уши. Затем разом вскочили и глухо зарычали. Алексей Михайлович прислушался, но ничего подозрительного не услышал. Правда, на всякий случай освободил пару собак от лямок, и те молча, без лая, умчались к молодому ельнику, росшему неподалеку от места стоянки. Выждав еще несколько минут, граф спустил и остальных собак, а сам взял ружье и, утопая в снегу, последовал за ними.
И тут раздался злобный лай сразу всей собачьей своры. «Далековато…» – с досадой прикинул в уме расстояние до собак Алексей Михайлович и ускорил шаг. Когда лай стал слышен близко и отчетливо, он снял рукавицы, пришитые к ремешку, перекинутому через шею, смахнул с лица обильный, застилавший глаза пот и взвел ружейный курок. Стараясь восстановить дыхание, медленно приблизился к месту собачьего лая, раздвинул густые ветви ельника и… замер.
