Совершенно неожиданно возвращение домой оказалось для Альв весьма серьезным испытанием, и прежде всего потому, что все здесь, в Черном замке – буквально каждая мелочь, любой знакомый ей прежде человек, предмет, пейзаж или запах, – будил воспоминания прошлого, и часто это было совсем не то, о чем ей хотелось бы вспоминать. В ее прошлом оказалось слишком много такого, что лучше всего было бы просто забыть, но все произошло с точностью до наоборот, и Альв испытывала сейчас боль и стыд, узнав наконец, какой она была на самом деле. Еще неприятнее было думать о том, как отреагирует на эти откровения Яков. Свев был слишком порядочным человеком для этого мира, этого времени и подлинной Альв Ринхольф. Но и скрывать от него правду казалось недостойным. И она не скрывала, показывая ему замок и комментируя увиденное. Яков шел рядом, смотрел, кивал, подавал подходящие случаю реплики, но при этом не сказал ей ни слова, если иметь в виду то главное, что тревожило Альв.
– Не молчи! – в конце концов потребовала она, когда, пройдя анфиладой изысканно декорированных залов, они вошли в ее рабочий кабинет.
– Не молчу, – усмехнулся Яков, без стеснения рассматривая портрет Хозяйки полуночи, повешенный в простенке между двумя узкими витражными окнами. – Слишком мрачно, ты не находишь? В жизни ты выглядишь куда лучше.
Одетая во все черное – черное платье, перчатки и вуаль, отброшенную назад, чтобы открыть лицо, – она выглядела болезненно бледной и мрачной, а от взгляда темно-синих глаз становилось по-настоящему страшно.
– Ты знаешь, о чем я спросила! – раздраженно бросила Альв, с трудом отведя взгляд от того самого колье работы Бенвенуто Челлини, которое они так удачно сбыли с рук в Гамбурге.
– Ты, верно, забыла, – повернулся к ней Яков, – но ты меня об этом уже спрашивала. Первый раз после боя с ульфхеднарами. – Он поднял руку и убрал упавшую Альв на лоб прядь. – А второй раз…
– После истории с сестрами Гендуль, – закончила она за него фразу. – Я не беспамятная, Яков. Больше нет! И я все помню: и мои вопросы, и твои ответы. Но это было раньше.
– Что изменилось теперь?
– Ко мне вернулась память.
– Я так и предположил, – кивнул Яков. – Это что-то меняет?
– Меняет! – Как ни странно, ей захотелось закричать или заплакать, но это было неправильно, и она не поддалась слабости.
– Что именно это меняет? – Яков смотрел ей в глаза, и Альв не могла отвести взгляд. Стояла, вздернув подбородок, и смотрела снизу вверх, стараясь, чтобы казалось, что разговаривает с ним на равных. – Впрочем, дай угадаю! Ты вспомнила, каково это – быть Темной госпожой, и некоторые подробности твоей прежней жизни тебе не понравились…
– Ты так говоришь, потому что ничего толком обо мне не знаешь!
– Да нет, милая! – улыбнулся Яков, и в его улыбке не было ни страха, ни презрения, ничего из того, что она боялась там увидеть. – Я действительно не знаю пока всех фактов, но общая картина ясна. Ты была такой, – кивнул он на портрет, – какой тебя изобразил художник, но я-то полюбил совсем другую женщину. А подробности твоей биографии…
– Это колье мне подарил Винченцо Гонзага, герцог Мантуи, и он же подослал ко мне убийц на маскараде в Венеции!
– Такое случается, – без тени удивления констатировал Яков. – У нас, в Себерии, говорят: от любви до ненависти – один шаг.
– Мне пятьдесят три года! – упорствовала Альв.
– А выглядишь максимум на двадцать три…
– Николао не первый мой любовник.
– Так и у меня до тебя были женщины, – усмехнулся в ответ Яков. – Не анахорет, одним словом.
– Я… – начала было Альв, но остановилась, не в силах выбрать, о чем еще ему рассказать. – Яков, я стала виверной по доброй воле, желая получить силу и власть над полуночным миром, а виверна – хищник…
– Но хищник, обремененный кодексом чести, разве нет? – прервал ее Яков.
– Тебя это утешает? – прямо спросила она.
– Меня это примиряет с той действительностью, в которой нам предстоит жить, – ответил он так же прямо. – Я не идеалист, Альв, не диванный стратег и не кабинетный философ. Я воевал, знаешь ли, да и в мирное время… дознаватель убойного стола, Альв, видит не меньше крови и грязи, чем фронтовой разведчик, но и не больше. Так что я вполне могу судить о том, с чем я смогу жить, а с чем – нет. Ты ведь меня об этом спросила?
