В этот момент на моем запястье запищали часы.
Первым делом я посмотрел на свою руку. Рана была на месте. То есть, на каком, к черту, месте?! Но тыльная сторона ладони уже начала отекать и темнеть. Действительно, это доказательство я буду иметь при себе порядочно времени. Интересно, что скажет по этому поводу Лиз? Она и ребенок еще спали; я почти всегда вставал пораньше, эти часы были моими безраздельно. Потом начинался вавилон. Первой просыпалась дочка, пару часов она раскачивалась и потом до вечера тараторила непрерывно. К тому же ее нужно было кормить. А за ответами на вопросы я отсылал ее к матери. Так что еще через пару часов Лиз вынужденно поднималась. Тогда врубался телевизор, и моя какая-никакая индивидуальность растворялась в идиотских репликах ведущих музыкальных программ и не менее идиотских вопросах обеих женщин.
Я включил компьютер и уселся перед ним с чаем и бутербродом. Надо было работать, но не хотелось. Я просто не мог сейчас работать! Надо было найти ответы на несколько вопросов. Например, разобраться, как к Москвину попадают мои ненаписанные книги. Ясно, что этот негодяй, мой двойник, передает их. Но как, а главное - зачем?
Я загрузил текст-процессор и наполовину машинально набил абзац, тот самый, который во сне, и сначала даже не обратил внимания на то, что - получилось! А когда понял, попробовал напечатать тот, что должен был стоять перед ним, - снова все пошло как обычно. И тот, который следовал дальше - тоже не выходил. Этот процесс: я пытаюсь писать, но ничего не получается - напоминал кошмарный сон, вроде как бежишь, а с места не сдвигаешься, или кричишь, а тебя никто не слышит. И здесь: напечатаешь слово - и все, в голове сквозняк. А уберешь руки в карманы - снова все на месте.
Но этот-то абзац - я смотрел на экран, где красовалось мое творение - это я смог! Значит, тумблер в мозгах есть, надо только его найти.
Еще надо разыскать Москвина. Аккуратно у него все выведать; если он в сговоре с двойником - найти с ним общий язык, а если он сам ничего не подозревает - я же до сегодняшней ночи не знал, - то поискать способ перехватывать контрабанду. Не хоронить же себя заживо из-за того, что один засранец, состоящий из тех же атомов, что и я, хочет жить хорошо за мой счет!
Я позвонил Диме Александрову (мы с Лиз прозвали его "Бальмонтом", сходство было чисто внешнее) - он организовывал те "рыбные четверги" и знал координаты всех, кто там хоть раз появлялся. Его не было дома. Разумеется, день только начинался. Но сидеть и ждать до вечера невозможно. Внутри все зудело и жгло. Даже вторая половина мозга, в любой житейской буре преспокойно сочинявшая свои (мои!) истории, подключилась к решению проблемы, а это значило, что звезды сместились! И я бросился в "Августу".
Никто меня там не ждал. Да я бы и сам их в глаза не видел. Девица из технической редакции - моего возраста, но занимающаяся богопротивной работой и выглядящая соответственно - только губы поджала. Осведомилась, неужели я раньше срока выполнил задание.
- Увы, - изобразил я сожаление. - Но у меня случилось важное происшествие. Очень серьезное. Мне нужно поговорить с одним вашим автором. С Виталием Москвиным.
Конечно, не следовало выкладывать все карты этим убожествам. Тем более, что от них никакого толку - они даже фамилии авторов не все помнили. Это были настоящие редакционные крысы: перед их глазами маячили только тексты, и видели они в них только ошибки и опечатки. Но не знать Москвина, работая в этом издательстве - нонсенс. Он был звездой, благодаря ему "Августа" могла выпускать то, чего нельзя продать, но чем делают себе славу покровителя словесности. Думаю, что когда Москвин появлялся в этой конторе, они пачками высовывались изо всех дверей. Но мои дела с их святыней исключены. То же ответили бы и хозяин, и уборщица. Делай свое дело, сопляк.
- Мы не можем давать кому попало адрес такого известного человека. - Ее губы превратились в едва заметную линию.
- Может, я мог бы оставить записку; дело в том, что то, что я знаю, будет интересно ему. Уверен, он захочет поговорить со мной.
