Душа боится войн, она бежит от них, ей страшно. Страх – еще одна величина войны. И точка совпадения графиков боли и страха становится памятной точкой твоей жизни. Остальное пространство заполняют мысли и слова, когда страшно.
Люди состоят из слов, всем хочется выговориться, перед смертью особенно. Будто слова могли тебя как-то спасти, особенно переведенные, те, что уже перевели на свой, на родной берег. В чем-то мне было легче, у филолога слов в разы больше, чем у остальных. В чем-то – сложнее. Мне пришлось продираться через уникальную культуру местных африканских племен, но не в качестве любителя этнографического туризма, а военного переводчика. Переводя с португальского вперемешку с кимбунду, я на самом деле переводил себя вброд, через широкую реку революции, борьбы за независимость, нищету, рабство, злобу, месть, плен и страдания, на берег простой самобытной жизни, о которой так мечтали обычные ангольцы. Ритуальные костюмы войны цвета хаки, милитаризованные обряды смешались с кровью, потом, духотой и традиционными народными танцами, в центре которых находился я.
Жизнь и смерть варились в одном котле под ритмы барабанов, гитар шинглу, звонких колокольчиков лонгу, киссанджи и маримбы, музыкального лука мбулумбумба среди густых лесов и просторных саванн, среди слонов, гиппопотамов, антилоп, зебр, обезьян, львов, шакалов и гепардов. Речь идет не только о диких животных – ту же классификацию можно было применить и людям, с которыми мне довелось встретиться здесь, дружить и воевать, жить и выживать. В этом зоопарке я ясно осознал, что ко всему можно привыкнуть: и к удушающему пассату тропического климата, от которого рубашка срасталась с кожей, и к холодному Бенгельскому течению, что отбрасывало все дальше и дальше мое человеческое, уносило в океан мысли о тепле родного очага. В конце концов, климат – это не погода, это люди. На войне, вот где души – пустыни, а характеры – перепады температур, когда термометр мог легко опуститься до 0 °C, и вчерашний друг – стать врагом.
Поначалу я выпадал в осадок от подобных пассатов, но позднее стал привыкать, все-таки война не для тех, кто хочет с нее вернуться. Не все смогли к ней привыкнуть, те, что привыкли, уже относились к войне скорее как образу жизни, чем как к образу смерти, как у меня было вначале. Иногда жизнь была здесь прекрасным пляжем, который вытянулся во весь свой Атлантический рост вдоль океана, иногда хоронила в недрах полных черного золота и алмазов. Чтобы понять, что здесь происходит, мне пришлось пройти через этот преломляющий свет, чувства, жизни, калейдоскоп, где каждый день, как новая грань на камне души.
В этой национальной борьбе, перетянутой поясами тропического пассата, в парах бобов и кукурузы, в ароматах калулу и муамбо, под острым соусом пири-пири, я оказался непосредственным участником чрезвычайной миссии, в буквальном смысле бальзамом на душу одного покойного партийного вождя, которого руководство партии решило забальзамировать. Несколько позднее я стал революционером, который наряду с чьей-то свободой, отчаянно боролся за свою. Тогда я еще не знал, что всякого революционера в итоге ждет разочарование, потому что свобода, за которую так неистово бьется революция, у каждого своя, и каждый имеет на нее свои притязания. Так от романтического образа революционера, что бежит вперед со штыком и в бушлате, остался только штык, который теперь торчал из моего сознания и не давал ни думать спокойно, ни дышать полной грудью. Я приехал сюда, чтобы оставить в вечности одно тело – а в результате похоронил многое внутри себя. Умирал от тоски, жары и малярии, но выжил только благодаря одной встрече. В тени этого спокойного, теплого и живучего талисмана я зализывал раны освободителя, растерявшего свои идеалы, утратившего чувство прекрасного, человека, утонувшего в бесчеловечности».
После долгих месяцев, проведенных в разных тюрьмах ЮАР, после того, как его водили на фиктивный расстрел, угрожали сотней лет каторги, прапорщик Николай Стрельцов был, наконец, освобожден из юаровского плена при содействии ООН и общества Красного Креста. Прежде чем отправиться к себе на малую родину, в Казахстан, привезенный в Союз разными бортами, сначала в столицу Замбии, Лусаку, потом в Москву, он находился здесь уже второй день. Сегодня он провел несколько часов в «Десятке», оформляя необходимые бумаги для отправки домой в родную часть, где после небольшого отпуска планировал попроситься в командировку в Афганистан. Правительство Южно-Африканской республики заплатило ему за выпавшие на его долю мытарства и страдания пусть и небольшую, но положенную государством сумму в местной валюте. От советской родины за пятнадцать месяцев, проведенных в тюрьме, он не получил ни копейки…
