«Ты только моя!… О да, мой повелитель… Ты не смеешь!.. Никогда, о господин… Подчинись, забудь обо всем, кроме меня!… Я принадлежу тебе вся, навсегда… и поэтому… ты… принадлежишь… мне…» Тонкая нить падает на плечи возжелавшему хозяйку паутины, и все его попытки освободиться бесполезны — каждый отчаянный рывок лишь позволяет ей накинуть новую петлю на его тело. И вот наконец вторая жертва бессильно повисает в серебристом сплетении, запутавшись в собственных желаниях и нитях паутины, а госпожа паучиха поднимается наверх, где и застывает, распластавшись в зовущей, провоцирующей позе, — поджидать новых охотников за своей любовью.
Завороженные волшебным зрелищем, зрители не сразу опомнились, но невнятные вначале хлопки переросли в поистине оглушительное одобрение. Артисты подошли к краю сцены, поклонились и Криолла сняла с головы капюшон. Хэлдар увидел миниатюрное, почти треугольное личико, раскосые желтые глаза и прямые черные волосы, подстриженные лесенкой; один из актеров оказался очень похож на Криоллу — только выше ростом и длинные волосы собраны в хвост, скрепленный несколькими золотыми кольцами.
— Шонно, — протягивая ему руку, сказала зрителям Криолла и, повернувшись ко второму партнеру, засмеялась (было видно, что она очень радуется успеху) — и Лорка!
У этого были огненно рыжие волосы, вьющиеся вокруг головы лоскутами лесного пожара, зеленые, как молодой крыжовник, глаза, задорный нос и большой рот, любящий смеяться и целовать. Артисты еще раз поклонились и скрылись за кулисами. Вскоре на сцене оказался небольшой трон, украшенный с нелепой, бьющей через край роскошью. Зрители, переговариваясь и опустошая тарелки и кубки, запоглядывали на кулисы, гадая, кто же сейчас появится. И вот па сцену вышел высокий, стройный юноша; обратив к публике свое слишком красивое для человека, бесстрастное лицо, он негромко объявил:
— Его величество Хвергельмир Сокрушитель!
В тот же миг артист невероятным образом преобразился: все в нем вроде бы осталось прежним, но походка, осанка, выражение лица, взгляд… Вместо стройного юноши на сцене оказался кряжистый, приземистый старик с хитрым, упрямым лицом и бегающими прищуренными глазками. Под хохот публики, в котором выделялись всхрюкивания цвергов, он величественно прошествовал к трону и уселся, предварительно скинув на пол невесть откуда взявшуюся дохлую крысу.
— Э-э-э… тык-скыть, эта… ну, как эта… э-э-э… в общем, мое велицтво желает всем бла-ародным гостям процветать и зра… сва… вава… вать, — и он оглядел собравшихся с нескрываемым торжеством, весьма довольный своим красноречием.
Казалось, что от дружного хохота вздрагивают каменные стены замка и покачиваются люстры, смеялись все, даже эльфы, настолько злой и точной была эта пародия на короля гномов. Велигоры от восторга молотили своими жезлами по столам, грозя превратить их в щепу, снежно-седой Альвиц утирал выступившие от смеха слезы; прикрывая лицо рукой, постанывал насмеявшийся до икоты Геран, но солонее всех пришлось цвергам — они уже не в состоянии были смеяться, только повизгивали и похрюкивали, держась за бока. А шут Лимпэнг-Танга все поддавал и поддавал: он потребовал пива и выхлебал поднесенную кружку (разумеется, воображаемую) с неописуемой жадностью, булькая и давясь; затем принялся радушно угощать невидимого посла невиданным лакомством — целым яйцом всмятку, и при этом все бубнил про себя, что авось этот посол не такой обжора, как предыдущий, оставит и ему чуток угоститься…
Наконец, король гномов ушел за кулисы, волоча за собою дохлую крысу и объявив напоследок, что из нее выйдет недурной воротник на домашнюю мантию… Несмотря на все рукоплескания довольной публики, он так и не вышел на сцену.
— Геран, кто это был? — наклонившись к соседу, спросил всерьез заинтересованный Хэлдар.
— Это Арколь, их шут. Мог бы стать великим артистом, если бы обратил свой дар па что-нибудь более серьезное. Но он предпочитает смешить…
— Но ведь он… эльф?
— Полукровка, — дернув щекой, ответил Геран, — какая-то из наших высокородных дам развлеклась с человеком… ребенка, как водится, подбросила в приют Дочерей Добродетели… м-да…
