Солод выяснил, с кем более или менее тесно общался Стас Никольский за три года своего пребывания в Киеве, и пришел к выводу, что круг его приятелей, знакомцев, деловых, если можно так их назвать, партнеров состоял из полутемных личностей, то есть таких, которые по уши в криминале не завязли, но и на роль белых и пушистых тоже определенно не годились. Эти «товарищи» постоянно пребывали на грани фола, иногда даже заступая за опасную черту — скупка и перепродажа краденых из сельских церквей икон, живописных полотен из провинциальных музеев, не имеющих понятия о сигнализации, мимо этих цепких дельцов не проходил ни один мало-мальски стоящий предмет старины из уловов «черных археологов». Ясно, что раритеты, обладать которыми посчитала бы за честь любая страна, с легкой руки этих «жучков», «жуков» и «жучил» оседали в замкнутом пространстве частных коллекций или вообще уплывали за рубеж.
Между прочим, тщательный осмотр жилища Стаса Никольского не обнаружил ни одной ценной вещицы, и это лишний раз доказывало, что он, как и его друзья-единомышленники, неплохо разбираясь в антиквариате и смежных с ним областях, рассматривал это поле деятельности исключительно как бизнес.
Все, на кого удалось выйти Солоду, конечно, осторожничали, боясь сболтнуть лишнее, и когда дело доходило до Никольского, откровенно, и вполне искренне, терялись, потому что не могли даже предположить, из-за чего тот повесился. Или его повесили. Крупных денег он кому-то не задолжал, никому, насколько известно, дорогу не перешел, о каких-либо коллизиях на личной почве никто слыхом не слыхал. Практически все утверждали, что Стас вел довольно-таки замкнутый образ жизни, души первому встречному-поперечному не открывал. Конечно же, Михаилу Солоду намного легче было бы работать, если бы в его руки попал мобильный телефон Никольского. Но тот как в воду канул. Видимо, убийца предусмотрительно захватил его с собой.
Единственное, что удалось узнать наверняка, на все сто — Стас этой осенью побывал в Праге. Он выехал из Киева на поезде, мягкий вагон, трехместное купе 22 октября, а вернулся домой 2 ноября, тоже на поезде. По пути туда находился в обществе одного попутчика (третье место пустовало), личность которого по паспортным данным уточняется, обратно — вместе с одной супружеской парой, эти трое, возможно, расскажут что-то полезное.
— Значит, двадцать крон принадлежали Никольскому, — раздумчиво сказал майор Лободко после того, как выслушал Солода. — И он их случайно выронил в квартире Медовникова. Не думаю, что, отправляясь с визитом к краеведу, он нарочито, неведомо с какой целью положил в карман чешскую монету. Завалялась в кармане пиджака или брюк? Но обычно люди, возвратясь из дальних странствий, выкладывают из карманов ненужную заморскую мелочь, и лежит она тихонько себе в каком-то ящике стола.
— Нашли ж мы у Никольского эти чешские копейки в кармане куртки, — напомнил Солод.
— Да-да, помню. Как-то странно все это… Похоже, что тот, предполагаемый второй убийца, намеренно подкинул эти двадцать крон, чтобы указать нам — убийство на Печерске целиком и полностью на совести Никольского. Облегчил нам, благородный помощничек, задачу. Вот что, Миша — надо выйти на чешских коллег, пусть они подсуетятся — где, например, жил там Никольский, может, он каким-нибудь образом «засветился», с кем-то встречался, что-то, скажем, натворил. Дай запрос в чешское консульство — какую визу ему оформили, впервые ли он отправился на берега Влтавы или бывал там раньше…
* * *
Второму визиту майора Лободко Федор Спиридонович Палихата сильно не обрадовался, но сильно и не удивился. Правильно, видимо, будет сказать, что появление следователя у него в доме он воспринял как должное — как дождь осенью или снег зимой. Покорно склонил голову в ответ на приветствие и пригласил войти вовнутрь, в густое облако тягостного смрада от безнадежно больной, умирающей собаки.
