Я сталъ защищаться и совсѣмъ неожиданно объяснился въ любви. Говорю „неожиданно“ потому, что за пять минутъ передъ тѣмъ я не рѣшался и подумать о такомъ смѣломъ шагѣ… Я говорилъ долго, сильно, страстно, и, когда кончилъ, Антонина сидѣла блѣдная, дрожащая, а въ глазахъ ея я прочиталъ, какъ сильно она меня любитъ и какъ боится любить.
— Вы также любите меня! Скажите мнѣ: да! — рѣзко сказалъ я.
— Это безуміе! — прошептала Антонина, — вы сами не знаете, что говорите.
— Я знаю, что люблю васъ!
— Вспомните, Иванъ Юрьевичъ, свои годы и мои!…
— Ваши годы!.. Вы моложе меня: вы чисты духомъ, вы мыслите, чувствуете, у васъ есть любимыя идеи, умныя занятія, полезныя цѣли, — жизнь ваша полна. Я пришелъ къ вамъ — съ испорченнымъ холоднымъ сердцемъ, съ пустою душей, пресыщенной и отравленной удовольствіями… Что же дѣлать, если жизнь одарила меня ими прежде, чѣмъ научила, какъ ихъ принимать! Удовольствіе съ дѣтства было моимъ міромъ. То былъ ничтожный міръ, не стоило въ немъ существовать, и я проклинаю его ничтожество! Я искалъ ему замѣны, въ разныя окна глядѣлъ на свѣтъ, но отовсюду видѣлъ его чуждымъ себѣ и понялъ, что не міръ ничтоженъ, а жалокъ и ненуженъ я, неумѣющій приспособиться къ нему и найти въ немъ свое мѣсто. И, значить, осталось мнѣ одно: махнуть на себя рукой, превратиться въ живого покойника, въ буйное и безпутное, но мертвое привидѣніе — вродѣ тѣхъ, какъ доказываютъ въ „Робертѣ“. Явились вы, — и точно свѣтъ внесли въ мою тьму! Ожилъ я съ вами. Пересталъ чувствовать себя напраснымъ и глупымъ. Прикажите мнѣ взяться за любое дѣло, — къ стыду моему, какое бы вы ни назвали, мнѣ, лѣнтяю и неучу, придется приниматься за него съ азбуки — и все-таки вѣрьте, оно будетъ по плечу мнѣ, если я стану работать до вашему желанію, съ вами, для васъ. Не отталкивайте меня!
И я приблизился къ Антонинѣ. Она, со страхомъ, отступила.
— Не подходите! — услыхалъ я ея шопотъ.
— Антонина Павловна!
— Я не смѣю ничего сказать вамъ… я не въ силахъ… Дайте мнѣ собраться съ мыслями! уйдите!
— Одно слово!…
— Я отвѣчу вамъ… но теперь, умоляю васъ, идите!.. Послѣ, послѣ…
Я поклонился и вышелъ. Вечеромъ я получилъ отъ Антонины письмо: „Долгъ запрещаетъ мнѣ писать вамъ, но я обѣщала отвѣтить, и пишу. Извините, если выйдетъ несвязно. Мысли мои разбрелись. Я думала о васъ. Вы правы: я люблю васъ, я еще настолько женщина, чтобы любить. Только довѣряя вашей чести, рѣшаюсь я да эти безумныя строки. Я всегда презирала пожилыхъ женщинъ, увлекающихся соблазнами поздней любви. Теперь я презираю себя. Я никогда не буду принадлежать вамъ: это позоръ. Не подозрѣвайте меня, будто я боюсь свѣта, — о, нѣтъ! за счастье быть вашей я перенесла бы его судъ! Но я не въ состояніи отдаться человѣку, не вѣря въ его любовь, а въ вашу вѣрить не могу: вы черезчуръ молоды для меня. Оставьте меня, забудьте. Ваше заблужденіе скоро пройдетъ, и, дастъ Богъ, вы найдете себѣ подругу до сердцу, достойную васъ, молодую. Не будемъ больше видѣться. Не пишите мнѣ, - я не хочу. Я люблю васъ и, повторяю, еще слишкомъ женщина. Ваше присутствіе, ваши слова растерзаютъ мнѣ сердце, потому что я хотѣла-бы вѣрить вамъ, а вѣрить нельзя. Въ мои годы, къ несчастью, могутъ еще любить, но уже не быть любимыми. Ваша А. P.“.
Я немедленно набросалъ отвѣтъ и послалъ Антонинѣ Павловнѣ. Съ часъ не возвращался мой человѣкъ. Наконецъ, мнѣ подали конвертъ, надписанный знакомымъ женскимъ почеркомъ. Внутри оказалось мое нераспечатанное письмо… На другой день я встрѣтилъ Антонину на Морской. Я собралъ весь остатокъ воли, чтобы говорить, по возможности, спокойно, и подошелъ къ Антонинѣ:
— Ваше письмо — бредъ! — сказалъ я, — я хочу быть счастливымъ… я добьюсь!
Она отвѣтила мнѣ умоляющимъ взглядомъ и — ни слова. Я продолжалъ:
— Счастье въ нашихъ рукахъ, зачѣмъ уступать его?
— Мы будемъ неправы…
— Передъ кѣмъ?
— Я - передъ вами, вы — предо мною, оба мы — передъ самими собой.
— Вы пишете, что не боитесь свѣта; не стыдитесь-же нашей любви!
— Я гордилась-бы ею, если-бы могла вѣрить.
— Узаконимъ ее и оправдаемъ себя передъ обществомъ: будьте моею женою.
— Никогда! Съ моей стороны было-бы нечестно налагать цѣпи на вашу молодость… Мнѣ сорокъ лѣтъ, а у васъ вся жизнь еще впереди.
