— Занят я, занят, — крикнул он сунувшемуся в дверь плановику.
— И вот еще что, Юрий Иванович. Мы тут прикинули. Севастьянова, ты знаешь, зам ваш, в Магадан перевелся. Решили мы тебя к Маркову замом.
— Что вы, товарищ командир, не готов я еще. Да и не в этом дело. Андрей Михайлович Марков ведь мне как отец. И друг большой. Вместе на одной машине долго летали…
— Ну и хорошо, — сказал Петров.
— Конечно, конечно, — оживился замполит Громов. — Два друга, старый и молодой, вместе эскадрильей будете командовать.
— Конечно, — добавил Петров.
Замполит встал и подошел к Виноградову.
— Знаешь, Марков старого закала человек, а ты, так сказать, представляешь новую формацию. Вот и двигайте вместе. А дружба вам только поможет.
— И Марков доволен, — сказал Петров.
— Жалко, улетел он. Но мы говорили с ним об этом, — сказал замполит.
— Приказ будет к обеду, — сказал командир. — Лети спасать. — И он протянул Виноградову руку.
…Первым его увидел второй пилот Коля Левченко. «На сегодня уже все», — решил Виноградов, и вдруг второй показал рукою направо.
Машина не двигалась. Прошли на бреющем, и Юрия неприятно поразило, что вездеход стоит поперек следа. Кольнуло в груди. След и поперек — машина.
Площадку нашли быстро и почти рядом. Николай подбежал первым, рванул на себя дверцу.
Руки лежали на рычагах, крепко сжимая их. «Как автомат», — подумал Юрий.
Голова запрокинута на спинку сиденья. Коля осторожно тронул водителя за плечо. И вздрогнул. Человек открыл глаза, поднял голову, качнулся вперед. Летчики поддержали его.
Раздирая губы, прошептал:
— Пришли… Люди…
…На аэродроме ждала санитарная машина и медики. С летчиками никто из них не вылетал, не ждали, что найдут в первый день, да и вообще были убеждены, что тому, кого найдут, не понадобятся врачи.
Летчики проводили парня до санитарной машины. Хотели внести носилки, он знаком попросил подождать.
— Спасибо, ребята. Ты помнишь меня, кореш?
— Нет, не помню, — сказал Николай.
— Совсем не помнишь?
— По-моему, мы не встречались, — сказал второй пилот.
— Это хорошо… — сказал парень. — Спасибо… Как зовут тебя, друг?
А мы ходим, ходим,
Виноградчики.
Виноградья красные, зеленые…
Это был припев, и Анастасия Андреевна Сазыкина повторила его дважды. Потом принялась за новую песню:
Я хожу, хожу кругом города.
Я секу, рублю мечом ворога,
Еще там я красну девицу ищу,
Еще где-то я молодушку найду.
Я возьму ее за руку правую,
Я поставлю ее на местечко;
На местечко, да на показанное…
«А где наше с тобой «местечко», Нина, — подумал Юрий. — И когда я тебя за руку правую…»
Он часто бывал здесь, в доме старого каюра Егора Сазыкина. Почти всегда, если приходилось ночевать в Федорове.
Ему очень нравилось слушать старинные русские песни, их с удовольствием пела для него старая бабулька Настя.
Как живуче народное искусство, какой обладает силой, что заставляет проносить себя через века и расстояния! Ведь эти песни принесли сюда триста лет назад казаки-землепроходцы. И ничего в облике жителей Федорова, их далеких потомков, не осталось от светловолосых и голубоглазых «ючей», как называли русских северные народы, ничего не осталось. Вот и бабулька, скуластая и узкоглазая, молодо поблескивает черными глазами, и сын ее такой же, и внучата, не очень внимательно слушающие сейчас Анастасию Андреевну. Ничего не осталось. Внешне.
А песни остались. Старинные русские песни. А фамилии настоящие казачьи. Как на Дону. Сазыкины, Воронцовы, Никулины, Бирюковы, Лялины…
Потом пили чай. Строганинка из чира была замечательная. Правда, Егор намекал, что грех ее просто так употреблять. Но Юрий знал, что одной бутылкой Егора не ублажишь, а мужик вроде выправился, пить перестал.
Ушел из гостей рано. Небо стало темно-свинцовым, звезды светлели тускло, как перед плохой погодой.
Впрочем, здесь плохой она редко бывает. Замечательное место, это Федорово! Лес кругом, речка, озера. Летом — жарко. Зимой — морозец ядреный, но без ветра. Прямо Рязань-матушка да и только. Но комарики здесь… Ни дай, ни приведи… Звери.
В гостинице Виноградов узнал, что в пилотской комнате лопнул радиатор, и экипажи самолетов, оставшихся на ночлег, рассовали к пассажирам. Дежурная, молодуха лет тридцати, в больших подшитых валенках, русская шаль крестом на груди, показала Юрию койку. Пассажиров в комнате не было. Ему захотелось лечь, натянуть одеяло на голову и постараться ни о чем не думать.
