Стоило ли тогда, как говорят якуты, менять жир на гнилую рыбу?
Письмо «Якутской интеллигенции» было написано и разослано друзьям, которых Алексей Елисеевич считал своими единомышленниками.
В письме Кулаковский прямо писал, что «говорящим о переменах не поверят — и им при агитациях придется серьезно считаться с фактом недоверия и традиционных понятий, ибо, как я говорю, мы — якуты одержимы роковой иллюзией самообмана — чего не пробовали, того не знаем».
Так и случилось…
Друзья-единомышленники восприняли лишь тревогу Алексея Елисеевича за судьбу якутского народа, а предлагаемые им пути выхода не воодушевили их.
Уместно будет заметить тут, что как раз в эти годы, когда Алексею Елисеевичу так и не удалось создать в Якутске Общество якутских культуртрегеров, Миней Израилевич Губельман, более известный в дальнейшем под псевдонимом Емельян Ярославский, создал в Якутске кружок «Юный социал-демократ», через который прошли многие представители якутской учащейся молодежи.
Но это замечание попутное и мы еще вернемся к нему…
Наверное, если бы А. Е. Кулаковский объяснил Василию Васильевичу Никифорову, что он вынужден покинуть съезд, чтобы ехать в Вилюйск на работу, его отъезд не вызвал бы столь сильного гнева лидера якутской интеллигенции.
Но Кулаковский прятаться за приказ не стал.
Пока шел съезд, он продолжал оставаться в Якутске, собираясь в неблизкий путь.
Более того… Свое недовольство съездом Алексей Елисеевич выразил в «Чабыргахе»[83], написанном скорее всего еще в Якутске.
По поводу этого «Чабыргаха» А. Е. Кулаковского в сборнике «Ырыа-хосгоон» 1946 года был сделан такой редакционный комментарий: «Написан в 1912 году. В нем в беспечно-шутливой форме мастерски затронуты наисерьезнейшие проблемы якутской жизни, как-то: угрожавшие тогда по проекту царского министра Столыпина переселение якутов на север, засуха и голодовки, суровый климат края, соседство с Ледовитым океаном. Автор оптимистически призывает встретить эти трудности жизни (трагедию народа), не отчаиваясь, бодро и весело, и со своей стороны благословляет на торжество радости, изобилия и счастья; характерно, что это дано в этом миниатюрном чабыргахе».
Не сказано было в комментарии только о том, что призыв бодро и весело встретить трагедию народа А. Е. Кулаковский адресовал участникам юбилейного съезда инородцев.
3
Наверное, ни о чем не мечтал Кулаковский так сильно, как о продолжении своей учебы. Чтобы изыскать возможности для этого, он пускался в сомнительные авантюры со строительными подрядами, готов был писать просительные послания…
И это не парадокс, а закономерность, что человек, столь сильно страдавший из-за невозможности продолжения систематического образования, так настойчиво и осмысленно стремится к занятиям педагогической работой.
Учительство было призванием Алексея Елисеевича Кулаковского и в прямом, и в переносном смысле.
Сохранившиеся воспоминания рисуют его педагогом, который не только доступно и просто излагал учебный материал и вызывал в ребенке интерес к учебе, но и воспитывал ученика, пробуждал в детской душе любовь к родному языку, обычаям, укладу народной жизни.
Как пишет Л. Р. Кулаковская, Алексей Елисеевич «всегда очень тщательно готовился к урокам и относился к ним как к важнейшей форме процесса познания мира учащимися. От того, как дети познают мир, какие убеждения формируются у них, зависит весь строй их духовной жизни. Кулаковский считал, что ребенок мыслит образами. Потому основным методом ведения уроков у него было образное, осмысленное освоение окружающего мира посредством пробуждения воссоздающего воображения. Например, часто обращался к крылатым фразам типа «никогда не вернешь потерянного времени, никогда не исправишь сделанного зла», афоризмам «пифагоровы штаны во все стороны равны», пословицам и поговоркам, а также умело использовал собственные изречения типа «аччайбыта «а», усгаабыта «у», оппойбута «о», экчэйбитэ «э»[84].
Во внеурочное время Кулаковский ходил со своими учениками в походы, читал переведенные специально для них на якутский язык произведения Пушкина и Толстого, Тургенева и Лермонтова.
