Таков реферат «О роли книжников в Древней Руси», который, как справедливо отмечает Л. Р. Кулаковская, стал фундаментом дальнейшей духовной эволюции А. Е. Кулаковского.
«Следует отметить, — пишет она, — культурное развитие Руси за семь веков, начиная с XII века, века древних книжников, захватывая реалистов-классиков, в силу ускоренного развития младописьменного народа саха, было впитано и было представлено в свернутом виде в Якутии Кулаковским».
4
Но, разумеется, неверно было бы представлять Алексея Кулаковского в бытность его учеником Якутского реального училища этаким «зубрилой», всецело погруженным в учебу и книги…
Как пишет Людмила Реасовна Кулаковская, «архивные документы и воспоминания современников свидетельствуют, что жизнерадостному, веселому Алеше вне стен училища не были чужды и детские шалости и проказы. Недаром прозвище его в реальном училище было «Кулак», как производное от фамилии и от умения его постоять за себя, за слабых и младших. А о знаменитой драке в 1897 году семинаристов и реалистов, когда их разнимала рота солдат Якутского гарнизона, он косвенно упомянул в письме к В. Жуковскому».
Особое место среди написанных Кулаковским в училище рефератов и сочинений занимает работа, озаглавленная «Весенний ледоход реки Лены», в которой явно просматриваются недюжинные писательские способности Кулаковского и которая показывает, что жизнь его отнюдь не ограничивалась стенами училища…
«В начале октября Лена закрывается толстым льдом и надолго как бы прекращает свои сношения с внешним миром, сохраняя жизнь только в глубине.
Зимою вид Лены очень скучный. По ее бесконечному пространству, прерываемому только недолговечными островами, покрытыми снежной низкорослой ивой, черной полосой тянутся в нескольких направлениях скучные дорожки. (Лишь изредка проходит по этой дороге якут — «городчик» в национальной шапке, закутывающей и лоб, и подбородок; в рукавицах и обуви из лошадиной шкуры шерстью вверх; он ведет под уздцы своего сухого четырехтравого коня, запряженного в узенькую, низкую и длинную «нарту», и заунывно припевает, понурив голову, хотя ему и не горько.)
Но вот проходят восемь длинных месяцев, проходит масленица, которая бывает здесь при 20–30° холода, и Пасха. Наконец приходит давно желанный май месяц. Дни становятся длинные, солнце светит ярче и греет сильнее, птички поют веселее; снег начинает таять быстро, так что образуются лужи; белый мир пестреет от появившихся черных пятен. С окрестных возвышенностей сбегают в Лену многочисленные ручейки и образуют над льдом так называемые «наледи», которые с каждым днем становятся глубже. Через несколько дней эти наледи проедают шире трещины на льду, образовавшиеся от холода в начале зимы, и соединяются с речной водой. От прибавления воды лед, как менее плотный, всплывает, — и Лена пробуждается от восьмимесячного сна, — вскрывается.
Тогда-то выходит житель Якутска, главного города страны, подышать свежим воздухом, свежим оттого, что в это время дует с реки прохладный, сырой ветер, и поглядеть на великолепный вид вскрывающейся реки.
Вот что представляется его глазам. Всплывший лед, иногда в квадратную полверсты величиной, произведя какой-то неопределенный шум, увлекается быстро прибывающей водой и медленно плывет вниз. Во время пути он сталкивается с другими льдинами, разламывается по краям и, откачнувшись, опять плывет рядом с врагами. За ним проходят другие большие и мелкие в различных положениях: лежа на боку, прямо или один на другом. На одной из таких льдин проплыло целое гумно, на другом воз сору, а рядом с третьим — бревно. Так проходит день, настает другой; воды за ночь прибавилось много, так что заметка, поставленная вчера, не видна.
Около третьего часа пронесся слух, что «материк» тронулся. (Нужно заметить, что описываемая часть реки есть боковая протока, отделенная от «материка» длинным наносным островом.) Действительно, скоро стали появляться более крупные льдины, вода стала быстро прибывать, так что потопляет луг, стоящий на сажень ниже города и на две выше русла реки. Набережная полна народом. В толпе-то и слышатся восклицания: «Смотрите, что чернеет вон — на том льду? Уж не человек ли?» — «Гляди, гляди, что за льдище — прямо с гору!» Между тем льдины становились чаще, ударялись одна о другую, причем более хрупкие ломались и часть превращалась в воду. Встречались льдины более крепкие и с причудливыми формами, за которыми как-то следишь и провожаешь далеко взором. Смотрящему в это время является какое-то чувство и он начинает фантазировать. Ему кажется, что ряд плывущих льдов как будто бежит нескончаемо длинной массой исполинских белых зверей куда-то на север и теряется из глаз в неведомой дали.
