Большим оригиналом был преподаватель немецкого языка Штейнгауэр. Этот служака никогда не снимал ордена с шеи и страшно любил, когда его называли «ваше превосходительство», хотя был только статским советником. Появлялся он в гимназии раньше всех, уходил позже всех. Чиновничий дух у него был так силен, что он и во время каникул каждый день приходил в гимназию узнать, не нужен ли начальству. Он составил скучное, бестолковое «Практическое руководство по изучению немецкого языка». Оно было в духе времени, то есть не столько облегчало, сколько затрудняло работу в овладении языком, и пришлось по вкусу учебному комитету ведомства императрицы Марии. Об этом он постоянно с гордостью напоминал. По-русски говорил плохо, на уроках кричал, коверкая слова:
— Лентяй! Шорлайтан! Мой руководств с радостью читал ее величество императриц Мария, а твоя голова снов пустой! Пошел вон! Единица. Единица. Ничего не знайт. Единица и еще один единица!
А в конце четверти, вспомнив правила сложения, из трех единиц, поставленных за один ответ, преспокойно выводил тройку.
Работали в гимназии и толковые, прогрессивно настроенные учителя, но начальство под всякими предлогами старалось их выжить. И вполне преуспевало в этом. Так были изгнаны учителя Муратов и Теселкин.
5
Почти каждое лето семья Ульяновых уезжала в деревню Кокушкино. Мария Александровна очень любила эти места. Да и приволье для детей было несказанное! Тут и поход в лес за грибами, и купания, и прогулки на лодках, и шумные игры со сверстниками.
Сборы начинались с ранней весны: готовились удочки, корзинки, папки для гербариев и сотни других вещей, крайне необходимых для жизни в деревне. Каждый строил планы о том, что он сделает за лето. Чем ближе подходил срок отъезда, тем медленнее тянулось время, тем больше все волновались. Но вот, наконец, старшие сдали экзамены, вещи упакованы, пора и в путь! С веселым шумом, с радостно сияющими лицами дети перебегали по трапу на пароход и — прощай надоевший город! Пароход довезет до Казани, а там до Кокушкина рукой подать.
Если у Ильи Николаевича выбиралось несколько свободных дней, он тоже ехал в деревню, настроение праздничной приподнятости детей передавалось и ему. Оживлялась всегда ровная и спокойная Мария Александровна. Возможность вновь побыть в любимых местах радостно волновала ее. Из пыльного Симбирска она уезжала со вздохом облегчения. В городе у нее не было друзей, она чувствовала себя одиноко, а в Кокушкино съезжались ее сестры, с которыми можно отвести душу. Но больше всего она радовалась за детей. На чистом воздухе они поправлялись и к осени возвращались окрепшие, загорелые.
В Казани Ульяновы останавливались у сестры Марии Александровны. Отдохнув немного с дороги, Илья Николаевич нанимал лошадей, и опять начиналась суетня с укладкой вещей на телеги, с распределением мест. Володя, опережая всех, садился на козлы рядом с кучером и, весело смеясь, принимался шутить:
— А что, дядя Ефим, был бы кнут, а лошади пойдут?
— И овес хорошо пособляет, — заправляя щепотку табаку в нос, в тон Володе отвечал дядя Ефим.
— Зачем табак нюхаете?
— А, э-э… Чхи-и! А это, сказать правду, мозги прочищает.
— Слышал, Саша? — оборачиваясь к брату, кричал Володя, озорно сверкая карими глазами. — Чиханье мозги прочищает! Здорово, правда?
После этого Володя говорил, когда кто-нибудь при нем изрекал глупость: «Чихни», — что значило: прочисть мозги.
Каждый раз, подъезжая к Кокушкино, дядя Ефим говорил:
— Гляжу я на вашу деревнюшку и думаю: что за чудо — така она махонькая, да така развеселая. Обратно даже вертаться не хочется. Ей-ей, чистую правду сказываю.
Кокушкино действительно было очень живописным. Стояла деревенька на высоком берегу реки Ушни. У самого обрыва громоздился старый дом, а через дорогу от него — флигель, окруженный садом. От мельницы к дому тянулся изрядно заилившийся пруд, из которого Саша таскал лягушек для своих опытов. И не только пруд был запущен — все постройки приходили в ветхость, так как не было средств на ремонт. В старом доме печи дымили, крыша протекала, и, как только налетала гроза, все комнаты заставлялись тарелками и ведрами. Прогнившие мостики к купальне проваливались, дырявая лодка тонула.
