Сапожники сосчитали мертвых своего цеха, и оказалось, что только в этом сообществе скончалось тысяча восемьсот человек как хозяев, так и подмастерий.
Вслед за чумой явился голод. Земледельцы перестали обрабатывать землю, и земля перестала родить. По всему городу слышны были лишь стенания и плач голодных детей. За живодерами, убивающими бездомных собак, следовала толпа бедняков, и некий парижский житель говорит, что убитых животных они тут же и пожирали со всеми потрохами.
В деревне становилось все меньше людей и все больше волков, которые в конце концов появились и в Париже. Объеденные ими трупы находили прямо на площадях и даже в брошенных домах. Противостоять подобному бедствию народ был не в состоянии, да и никак невозможно было с этим бороться. Как пишет все тот же парижанин в своем Дневнике, ибо народ теперь начал писать Историю, всяк покидал свое жилье — горожанин свой дом, и восемьдесят тысяч домов в Париже пустовало, земледелец — свою ферму, крестьянин — свою хижину. Всяк кричал: «Прощайте, женщины и дети. Мы бежим укрыться в леса, к диким зверям. Готовы к самому худшему. Вверяем себя сатанинской воле».
Ибо Сатана в то время играл огромную роль, и к нему прибегали тогда, когда начинали сомневаться в Господе. То было время тайн алхимии, проникавших даже в церкви и оставлявших там свой след в виде скульптур. Франция была так несчастна, что, усомнившись в принципах Добра, сомневаться в могуществе Зла не приходилось.
Между тем как раз в эту эпоху любимым развлечением Двора, страстью — родом безумия, сказал бы я, становятся танцы. По ночам в тишине на улицах слышны были звуки скрипок и труб. Даже соглашения о мире глашатые выкрикивали под музыку труб и деревенских скрипочек. Тогда о заключении мира даже и говорили: не «объявили мир», а «выкрикнули и спели мир».
Всем известно о событии, случившемся во дворце Сен-Поль во время костюмированного бала. Загорелись костюмы шести дикарей, вывалянных в смоле и перьях, среди них был и король. Трое сгорели заживо. Король же чудом избег смерти, благодаря герцогине Беррийской, накрывшей короля своими юбками и так затушившей огонь.
Первый дофин, старший сын короля Карла VI, до смерти любивший танцы, во время танцев и умер, умер, можно сказать, танцуя и напевая.
Впрочем, увлечение танцами было почти повсеместным. Танцевали в Англии, Испании, Португалии. Дон Педро, увенчавший короной скелет своей горячо любимой Инес, во время траура утешался исключительно танцами и музыкой. Он специально заказал кимвалы из меди и трубы из серебра, дабы звук их проникал до самого основания ваших нервов, в глубину позвоночника, побуждая тело высвобождаться от души. И тогда перевозбужденная, трепещущая плоть, пронзенная острой, колющей радостью, начинала повиноваться странному безумию, подобно тому, как безумие тела охватывает калабрийцев, укушенных тарантулом. Пока в теле остается хоть капля силы, человек продолжает двигаться, совершать жесты, кричать, корчиться в судорогах, как будто его распирают жизненные силы, на самом деле оказывающиеся признаком скорого столбняка. Вслед за тем он рухнет в изнеможении и умрет.
При виде этого безумия священники говорили:
— Эти пляски ведут человека прямиком в ад!
И весь бедный люд, спасавшийся каждый в одиночку, орал, спасаясь: «Давайте танцевать, ибо пляски наши — путь к Дьяволу, и к Дьяволу мы идем».
И в самом деле, Франция тогда являла собой дьявольское зрелище. Бесконечный, гигантский хоровод, то и дело разорванный, то и дело сомкнутый вновь, как змеиное тело, беспрерывно расчленяемое и беспрерывно срастающееся. Горожане, сеньоры, солдаты, вилланы, развратники, нищие взялись за руки, и в церквях без священников, на кладбищах перед разверзнутыми могилами, в деревнях при свете пожаров и под вой бегущих волков начался всеобщий танец, бесконечный хоровод, пронзительный, смертельный, инфернальный.
Жак Простак обезумел.
Танец этот назвали танцем мертвых, пляской смерти. <…>
И до сей поры он жив, этот пресловутый танец на кладбищенских и церковных стенах.
В Дрездене, в Сент-Мари де Юбек, в новом соборе Страсбурга, в Базеле, в Люцерне, в Шэз-Дьё.
