Действительно, в отдельном издании 1938 года к роману дано послесловие профессора А. Немирова, где категорически отрицается возможность создать Ихтиандра путем хирургического вмешательства.
Это дало повод критикам упрекнуть Беляева в непоследовательности: написать научную фантастику и дать к ней уничтожающее послесловие! Роман ненаучен, а следовательно, вреден — делался и такой вывод теми, кто не понимал или не хотел понять специфики жанра.
Разобрав с точки зрения физики «Человека-невидимку», известный популяризатор Я. И. Перельман доказал, что невидимка был бы слеп, следивательно, роман ненаучен. Что же остается сказать тогда о «Первых людях на Луне» и других вещах Уэллса? Да и жюль-верновская колумбиада — плод неосуществимой фантазии. Между тем значение всех «ненаучных» романов и Жюля Верна и Герберта Уэллса вряд ли кто-нибудь осмелится отрицать!
Был даже и такой отзыв о «Человеке-амфибии».
«Однако в фантастическом романе А. Беляев развивает реакционную идею отказа от борьбы угнетенных за свои права и предлагает им биологические приспособления, чтобы обосноваться для жизни в подводном мире», — писала О. Хузе. Комментарии тут излишни…
«Голова профессора Доуэля» встретила двоякий прием: восторженный у читателей и враждебный у части критиков. Наиболее резкий отзыв принадлежал Я. Рыкачеву, который заявил, что «книгу Беляева прежде всего характеризует отрыв от социального времени и пространства… Этот род беллетристики достаточно равнодушен к социальной теме и преследует лишь единственную роль — развлекательство… Перед нами обыкновенная развлекательная фантастика… В книге его нет ни одного клочка живой социальной ткани… По своему типу «Голова профессора Доуэля», если можно так выразиться, роман переводный: именно для западной развлекательной фантастики характерно привлечение псевдонаучного материала, с целью позабавить читателя гротескными образами, привнести элемент гиньоля, ужаса в привычный, опостылевший мир бытового развлекательного романа».
Достаточно вспомнить оценку Уэллса, данную им в беседе с Беляевым, чтобы понять, насколько предвзят и неверен этот «отзыв».
Упреки Беляеву в подражательности западным образцам делал не один Я. Рыкачев. Такая несправедливая оценка давалась лучшим произведениям фантаста — остросюжетным, романтичным, с ярким социальным звучанием.
Мимо внимания критиков прошли все достоинства обоих романов. Беляев не мог, выдвигая свои программные установки, тотчас претворять их в жизнь, «стадия ученичества» была неизбежна. И то, что он привнес много нового в традиционный жанр приключений, большая его заслуга.
«…Психологическое и социальное содержание этих произведений («Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля». — Б. Л.) значительно беднее, чем у Уэллса, если не вовсе отсутствует, — писал А. Ивич. — Занимательная фабула оказывается полой: в ней нет добротного заполнителя. Фантастические опыты героев Беляева — бесцельны, они не отражают действительных перспектив науки».
Как можно было не замечать «психологическое и социальное содержание», когда оно составляет основу романа!
Приведенные нами высказывания достаточно отчетливо показывают, что критики упорно не желали видеть, в чем состоят сильные стороны творчества Беляева, его ценность.
Нападкам подвергались не только «Человек-амфибия» и «Голова профессора Доуэля». Отрицая научность романа «Человек, нашедший свое лицо», М. Мейерович признавался, что «он интересен, этот роман», предъявлял автору обвинения в том, что он «нарушил «чистоту» авантюрного жанра, использовав научно-фантастическую мотивировку для создания психологического романа». Таким образом, научно-фантастический роман, следуя логическим рассуждениям критика, не может быть ни приключенческим, ни психологическим. То, что Беляев смог обогатить «авантюрный» жанр, ставится ему в вину, а не в заслугу!
Невольно создается впечатление о своеобразном «соревновании» критиков в стремлении извратить существо творчества писателя, приписать ему то, чего у него нет, и не увидеть истинной картины, всячески опорочить само право на вымысел, как основу для глубоко верных социальных обобщений.
