Адага оглянулась, взяла из котла жирный кусок мяса и бросила на шкуры, к ногам пленниц. Оголодавшая Марфа потянулась жадно к дымящемуся куску, но схватить не успела: собаки вырвали кусок, злобно рыча, сожрали. Адага палкой била собак, выталкивала из чума; они огрызались, скалили зубы.
Вошел Мамтагир. Меньшая жена, соблюдая обычай, кинулась навстречу, упала на колени и, хватаясь руками за промокшие унты князя, торопилась их снять, чтоб обсушить и приготовить к утру. Князь толкнул жену в бок, гневно скривил рот и протянул ногу Степаниде, чтобы разула, обогрела его, как подобает жене.
Степанида вспыхнула, лицо ее обожгла обида и стыд, она забилась в шкуры. Марфа, видя свирепость князя, невнятно уговаривала:
— Корись, Степанида, корись!..
Степанида задыхалась в вонючих шкурах, будто стиснула ей горло желтая пасть, зубастая, горячая. В ушах стучало, мутилось в голове. И тут же среди тяжкой темноты чудилось: вырастала рожь сплошная, колосистая… Горит она на солнце, колышется, и видит Степанида: не рожь это колосится, нет, а Ярофеевы кудри светлые…
Степанида едва подняла голову, выглянула из-под шкур. Сквозь серую пелену увидела князя. Стоял он возле дымного костра, губы у него вздрагивали, багровыми пятнами опалены скулы, складки на лбу поднялись: непокорная женщина в чуме то же, что и бешеный олень в стаде. Бешеного оленя надо задушить, мясо скормить бездомным собакам. Непокорную жену надо убить, и кровь ее сделает ручным и ласковым даже свирепого барса.
Князь, словно сучковатое, колючее дерево, ощетинился, замахал высохшими руками, ударил Марфу, отбросил в сторону. Оставляя грязные следы, шагнул по шкурам к Степаниде. Степанида сжалась в комок, и, когда князь нагнулся к ней, вцепилась в горло, с силой оттолкнула. Князь неловко повалился, ногой толкнул котел, расплескал варево, залил огонь в очаге. В чуме повисла темень, едучий дым и копоть застилали глаза. Жены князя визжали. Адага торопливо выбила искру, зажгла запасливо хранимую бересту. В чуме мелькнул свет. Князь, сверкая белками глаз, выхватил из-за пояса нож. Жены сбились в кучу. Марфа и Степанида гребли в охапку шкуры, чтоб защититься ими.
Полог чума распахнулся, и взъерошенный, по-волчьи злой князь узнал в вошедшем нежданного гостя. Стоял храбрый князь эвенкийского рода Черной птицы — Чапчагир.
— Хой! Что делает славный Мамтагир? Не обламывает ли он рога непокорному оленю? Не поучает ли он непослушную жену?
— Непослушного оленя можно объездить, непокорную жену лучше убить!..
Адага развела жаркий костер, сучья корчились, трещали, пламя взлетало рыжими клочьями, огневые сполохи осветили чум.
Степанида и Марфа прильнули друг к другу, перепуганно озирались. У костра торопливо хозяйничала Адага: налила котел, подбросила сучьев в огонь, шестом сбросила лишний полог с дымоходной дыры чума. В чуме стало светло и жарко. Хорошо видно и гостя и хозяина.
Гость молод, широкоскул, белолиц. Ровные, будто тканые брови сходились у переносья, из-под них через узкие прорези светились зеленоватые глазки. Когда гость смеялся, ноздри его плоского носа раздувались, как у распаленного оленя, вздрагивала верхняя губа, обнажая мелкие лисьи зубы. Смеялся он задорно, звонким певучим голосом. Мягко вскидывая руку, разглаживал смольно-черные усики. Одет гость в лисью парку, подбитую по рукавам и вороту отборным соболем, штаны из мягкой ровдуги[4] и высокие лосиные унты, шитые узором. Из-под шапки-малахая выбивалась тугая косичка, искусно перевитая кожаной тесемкой. Гость заметно гордился своим нагрудником, заботливо собранным из кусочков дорогих мехов, бисера и цветной ровдуги. Сбоку висели хвосты соболей, лисиц, белок, на пояске охотничий нож, тут же зубы кабана, волка, рыси, лося. Чапчагир опирался на загнутый круто лук, за плечами висел колчан, туго набитый стрелами.
Марфа дивилась красоте Чапчагира и приметила, что жена Мамтагира, юная Нактачал, не сводит глаз с гостя, дрожащими пальцами рвет пушинки песцового одеяла и жадно ловит каждое его слово.
Чапчагир говорил:
— Славный Мамтагир бросил свое стойбище. Разве вывелся зверь? Вытоптали олени кормовище?
