— Но тогда ты должен доверить мне всю свою военную власть, потому что принимать решения должен только один человек. Кого ему брать к себе в войско, с кем и где биться и прочее, — поставил непременное условие Вячеслав.
— Тебе, — подчеркнул Иоанн это слово, — я верю. Ты получишь столько власти, сколько тебе будет нужно. Надеюсь, ты оставишь меня при себе хотя бы в качестве советника? — улыбнулся он.
— Я пока не решил, — ответил в тон императору воевода. — Но мы еще не все обговорили. Дело в том, что в боях погибнут многие из моих людей, а я очень высоко ценю их, — задумчиво произнес Вячеслав и остановился в нерешительности, гадая, пришла ли пора попробовать осуществить то, о чем его просил Константин, или еще рано.
— Я заплачу золотом, — не понял его колебаний Иоанн. — Заплачу хорошо. Все равно без вас мне не выстоять, так что деньги мне будут ни к чему. По два золотых каждому из оставшихся в живых и по десять тебе за каждого убитого.
— Не мне, император, — отрицательно покачал головой воевода. — Я мзды не беру. Золото пойдет в пользу тех семей, которые останутся без своих кормильцев. Но этого мало.
— А что же еще? — удивился Ватацис. — Я бы охотно породнился с твоим князем и выдал за него свою сестру или дочь, но у меня нет дочерей, даже маленьких. Один только сын Феодор. А сестры мои для него староваты, да и замужем они, хотя… если князь Константин не побрезгует, то Марию — ей еще нет и сорока — можно развести. Думаю, что патриарх даст на это свое согласие.
— Это лишнее, — отмахнулся Вячеслав, вздохнул и заметил: — Хотя, конечно, было бы здорово привезти ему невесту из Константинополя.
Говоря это, воевода в первую очередь думал о том, что он лишается великолепного удовольствия поглядеть на лицо своего друга Кости, когда, встретив прибывших из Константинополя русичей, тот узнает, что вместе с ними прибыла и его невеста, которой не исполнилось и сорока лет — девочка совсем. Вячеслав представил, как широкая улыбка князя, возникшая при радостной встрече с друзьями, тут же превращается в страдальческое выражение, будто тот напился уксуса или еще какой дряни, и невольно улыбнулся.
— Жаль, конечно, отказываться, — искренне сказал он. — Но я таких дел не решаю.
— Тогда что тебе нужно? Скажи, и ты получишь требуемое, если я только в силах тебе это дать.
Вячеслав вздохнул, еще раз окинул взором окрестности Константинополя, хорошо просматривавшиеся с пятидесятиметровой высоты Мраморной башни, стоящей на стыке крепостных стен, защищавших город с суши, и той, что была обращена к водам Пропонтиды, и наконец решился.
— Мне нужен греческий огонь[50], — произнес он тихо, но очень твердо.
Иоанн вздрогнул. Это уже была наглость. Но, с другой стороны, а что ему оставалось делать. Хотя поторговаться все равно стоило.
— А тебе известно, что на того, кто откроет его секрет чужеземцам, императором Константином Пагонатом[51] наложено страшное проклятие, которое по повелению Багрянородного даже вырезано на престоле в храме? «Анафема из века в век», — произнес он мрачно. — Причем вне зависимости от того, кто он по роду и званию, будь даже патриарх или император. И сыну своему он в своих рассуждениях[52] заповедал отвергать все просьбы и отвечать, что огонь этот был открыт ангелом императору Константину Равноапостольному для одних только христиан…
— А мы на Руси кто? — бесцеремонно перебил его воевода.
— И приготовлять его нельзя нигде, кроме императорского города, равно как нельзя передавать либо научать другую нацию, — невозмутимо закончил Иоанн.
— А ты сам во все это веришь — ну там проклятия и прочее? — осведомился Вячеслав.
— Были люди, которые не побоялись, — нехотя отозвался Ватацис. — Один умер всего через несколько мгновений после того, как передал свиток с описанием греческого огня врагу.
— А свиток? — лениво поинтересовался воевода.
— Он сгорел сразу же, как только его взяли в руки.
— А я не буду брать его у тебя, — внес легкую коррективу Вячеслав. — Ты просто положишь его передо мной, а потом заберешь обратно.
— Этим ничего не изменишь, — покачал головой Иоанн. — Можно обмануть человека, но не бога.
