— Ну все, Валера, мы же пришли поздравлять с Новым годом! — прервала Гладышева Нина Евгеньевна. — Вообще-то вас сегодня намерена посетить вся труппа, но врач предупредил, что визиты будут ограничены. Так что нам повезло.
— Какой спектакль поставлен на вечер? — поинтересовалась Алена.
— «Сирано». А завтра вечером — «Сон в летнюю ночь».
— А что же теперь с «Двенадцатой ночью», Алена Владимировна? — подал голос Гладышев.
Все молча переглянулись, словно он опять вторгся в запретную область. Но Алена отнеслась к его вопросу неожиданно эмоционально:
— Безусловно, как только смогу работать — начнем репетировать. Уж сколько я, лежа на этой кровати, прокрутила возможностей использования всех доступных театру приемов. Это должен быть спектакль-фейерверк, спектакль-праздник…
Гладышев снова открыл рот, но все присутствующие, предвидя назревший в нем вопрос, одновременно заговорили о разном, чтобы снять тему Кати Воробьевой. Врач настоятельно просил не поднимать до выписки никаких «больных» вопросов.
От Алены конечно же не укрылась эта игра, но она сделала вид, что ничего не заметила. Пусть до поры до времени коллеги пребывают в заблуждении…
Правда, неделю назад Ковалева все-таки нарушила правила игры. Не зная, куда девать руки, запинаясь от волнения, путая слова, она объяснила ситуацию с Сиволаповым, пребывающим из-за запонки на нелегальном положении. Алена неопределенно хмыкнула, прослушав историю с запонкой, найденной на колосниках, сообщила, что следователь, дважды посетивший ее, к сожалению, уходил ни с чем… ей становилось плохо, как только он пытался вернуть ее память к происшедшему в театре… Но она постарается хоть чем-то облегчить участь Сиволапова. Потом она вдруг развеселилась и, озорно глядя на Ковалеву, сказала:
— Ничего трагического в таком положении не вижу. Он действительно не виноват… а своей изоляции от мира должен радоваться — пусть сидит в тиши и творит. Для писателя уединение — высшее благо.
Алена позвонила Ковалевой буквально на следующий день и сказала, что пусть уж Петр потомится еще недельку-другую, ее выпишут сразу после Нового года, она даст следствию необходимые показания, и он будет свободен. Нина Евгеньевна не удержалась:
— Но ведь, насколько я знаю, он пока единственный подозреваемый… только эти улики свидетельствуют о том, что он покушался на вашу жизнь. Нужна другая версия…
— Будет вам другая версия, Нина Евгеньевна, — жестко закончила разговор Алена.
…Тактично выпроводив всех посетителей, Алена и Глеб остались вдвоем. Уже смеркалось, и Глеб зажег на елке разноцветные фонарики. За окном по-прежнему огромными хлопьями валил снег. Своей пушистой густой метелью он изолировал палату от внешнего мира, словно опустил белый занавес и скрыл жизнь этих двоих от любопытствующих глаз зрителей.
— Как ты доберешься под таким снегопадом? — тихо спросила Алена, теребя за уши розового плюшевого поросенка.
— Я бы хотел встретить Новый год с тобой.
— А Люся?
— Люся сегодня не одна.
Алена изумленно посмотрела на него, и он тут же ответил на ее немой вопрос:
— Сегодня утром из Парижа прилетела ее дочь… Ольга… Я не мог не сообщить им, что состоялась операция, хотя Люся этому очень сопротивлялась… Короче, Ольга будет встречать с Люськой Новый год, и самое интересное, мне показалось, что она вообще не хочет возвращаться в Париж.
— Господи! Глеб, Он услышал твои молитвы! — воскликнула Малышка, и ее низкий взволнованный голос прозвучал трагически-надломленно. На глазах Алены показались слезы, и она, сдернув очки, беспомощным близоруким взглядом окинула тумбочку в поисках платка. — Извини… Когда мне хорошо, всегда становится ужасно нервно…
Глеб промокнул глаза Малышки, сел рядом с ней на кровать и сказал:
— Это один сюрприз. Есть еще второй…
— Закрыть глаза и открыть рот? — серьезно спросила Алена.
— Наоборот. Рот закрыть, а глаза открыть как можно шире.
Алена поспешно водрузила на нос очки и вопросительно уставилась на Глеба.
Он полез в нагрудный карман пиджака и, вытащив оттуда продолговатый плотный конверт, положил его на колени Алене.
— Что это?
— Посмотри.
