Крепкое и одновременно бережное рукопожатие сразу расположило ее к этому человеку.
— Здравствуйте. А вы — Алена Владимировна. Наслышан от Кати и по нескольку раз видел ваши спектакли. Можете считать меня вашим искренним поклонником.
— Тогда можно просто Алена, — засмеялась Малышка. — Тем более я знаю, как иностранцам даются наши труднопроизносимые отчества. Хотя вы иностранец весьма сомнительный — даже с моим абсолютным слухом не улавливаю ни малейшего акцента.
— Вот именно… сомнительный. Я воспитывался в русскоязычной семье, а из России, можно сказать, не вылезаю. То, что я по паспорту американец, ровным счетом ничего не значит. Выдает только имя, но мои коллеги в клинике называют меня Степа. Стивен, как они определили, по-русски Степан. Проходите, Алена, Катя очень ждала вас, но ей ввели много обезболивающих лекарств, и сейчас она заснула. Будить ее я бы не хотел — ей нужен отдых. Кофе, чай?
— Кофе и, если можно, покрепче.
Стивен провел Алену в просторную гостиную, со вкусом обставленную старинной мебелью из карельской березы. Пока он возился на кухне, Алена, с удовольствием опустившись в мягкое ампирное кресло, внимательно оглядела комнату. Мебель, обтянутая полосатым атласом, была отреставрирована первоклассным краснодеревщиком и производила впечатление совсем новой. Лучам мягкого осеннего солнца словно доставляло удовольствие выгодно подсвечивать полированную поверхность изысканного дерева, шустрыми зайчиками прыгать по стеклянным створкам буфета, вызванивая на хрустальных фужерах и рюмках свои беззвучные солнечные мелодии.
Алена погрузилась в странное блаженное оцепенение. Где-то там, за пределами этой огромной светлой квартиры, бушевали страсти, люди ссорились и выясняли отношения, обижались и негодовали, искали выхода и впадали в отчаяние, а здесь был тихий светлый покой. Наверное, она тоже очень устала. Устала от всего. Взяв однажды себе за правило слова Бетховена: «Ради своего искусства жертвуй, жертвуй всегда пустяками житейскими», Алена мужественно преодолевала уйму бытовых трудностей. Пять лет прожив в институтской общаге, она овладела мудростью коммуникативных навыков и научилась говорить жесткое «нет» любым посягательствам на свое время и психологическое пространство. Теперь она перебралась в маленькую двухкомнатную квартиру неподалеку от театра, но хроническая нехватка времени не давала благоустроить новое жилье. Прихожая была забита коробками с книгами, в комнатах уже разобранные книги лежали на полу аккуратными стопками, но никак не получалось купить полки. Петр, поначалу с воодушевлением взявшийся приводить квартиру в порядок, повесил люстры, смонтировал кухонную стенку… и, пожалуй, все. У него тоже ни на что не хватало времени. Впрочем, Алена не выносила иллюзий и чувствовала, что в их отношения закралась какая-то неправда. Она терялась в догадках и не задавала никаких вопросов, боясь до ужаса услышать правду или — еще хуже — спрятанную за словами ложь. По взаимной договоренности они жили порознь — Петр снимал квартиру в арбатских переулках, но ночевать он оставался все реже и реже. Вчера позвонил поздно и сказал, что через полчаса приедет, но в его взвинченном тоне Алене почудилась не всегдашняя радость предстоящей встречи, а что-то тягостно-насильственное, точно он делал это только для нее, обреченно шел на поводу у сложившегося стереотипа отношений. Ночью он был, как всегда, безупречно нежен, и умело доведенная им до высот крайнего блаженства Алена должна была бы, обессиленная и счастливая, провалиться в глубокий сон, но ее абсолютный слух вычленил из всей их страстной любовной симфонии несколько фальшивых звуков, услышанных, видимо, и им самим и потому впопыхах исправленных. Исправленному верить… Но только не в любви, где любая поправка саднит, как плохо залеченная рана. Заснула Алена лишь под утро, поэтому, прикидываясь спящей, слышала, как Петр ворочался, ходил курить на кухню, — что-то его терзало…
Появившийся с подносом Стивен вернул Алену к насущным проблемам.
— Катя позвонила вам из больницы? — спросила Алена, помогая расстелить белоснежную кружевную салфетку.
