Он упустил момент, когда метрах в пяти от него возникла фигура Вячеслава. Он был полностью обнажён. Тело истощено и искажено, словно в результате какой-то тяжёлой болезни. Черты лица заострены, волосы на голове редки и седы. Слегка покачиваясь, он стоял, бледным пятном среди холодной черноты, устремив немигающий взгляд пылающих запавших глаз на Михаила.
— Здравствуй, Слава. Ты изменился.
— Здравствуй. А ты нет.
Михаил поднялся с бревна. Казалось, момент требовал того, чтобы подойти к давнему знакомому, пожать его руку, обняться после стольких лет. Но всё было слишком противоестественным; всё напоминало вязкий тревожный сон: напряжение нарастает, и скоро перед глазами предстанет финальный кошмар, после которого ты закричишь и проснёшься. Вот только здесь конца напряжению не было.
— Смотрю, ты совсем поехал. Я ещё могу понять выбор места и времени встречи, но зачем ты явился сюда голым? У тебя и так маленький член, а теперь от холода он совсем сжался. Хорошо, что тебя не видит никто из девушек, идиот, — попытался пошутить Михаил.
Вячеслав приблизился к нему на пару шагов. Казалось, он не шевелил ногами, а будто плыл над поверхностью земли. Теперь Михаил мог в подробностях рассмотреть своего старого товарища. Всё его тело было покрыто странными пигментными пятнами, напоминающими вязь какого-то неведомого алфавита из столь любимых Вячеславом оккультных трудов. За плечами угадывался небольшой горб. Лицо же было лицом древнего старика, морщинистым, иссушенным. Синие безжизненные губы. Посмертная маска, но не живое лицо. Лишь глаза — сияют и неотрывно смотрят.
— У меня рак, — раскрылись две синюшные створки губ, и слова повисли в воздухе.
Михаил по-новому взглянул на товарища. Нечто вроде сострадания проскользнуло в его сознании. Захотелось хотя бы утешающе похлопать Вячеслава по плечу, но в последний момент он удержал себя, вместо этого выдавив:
— Мне жаль, чувак…
Михаил прикурил очередную сигарету и предложил Вячеславу, но тот никак не отреагировал на предложение. Лишь глаза продолжали немигающе сиять на него, а синюшные губы всё так же монотонно смыкались и размыкались.
— Крошечная, ничтожная виноградинка в моей голове. Пани Глиобластома — так мне представили её в клинике, куда я обратился, через пару лет после того, как наши пути разошлись — и это была уже не виноградинка, а целая переспелая гроздь. Занятно, что она появилась во мне незадолго после нашего знакомства.
— Так ты решил встретиться со мной, чтобы обвинить меня? Я сочувствую твоему горю, но я здесь ни при чём! — Михаил начал потихоньку закипать.
Вячеслав ещё немного приблизился к нему, и Михаил невольно попятился. Что-то исходило от этой карикатуры на человека, что-то гнетущее и омерзительное, противоестественное.
— Ты не представляешь, как сложна структура опухоли. Это целая система, микровселенная. Сочащаяся бесконечность в единой грозди, гниющее небо в чаше моего черепа. Боги — истинные боги — они тоже там, внутри, в каждой мёртвой клетке стоят их престолы. Они говорили со мной — с тех самых пор, как я начал, сам того не ведая, приносить им в жертву самого себя. Они открывали мне тайны, они растворяли передо мной двери. Это величайшее проклятье — и величайший дар.
Михаил не знал, что ответить на это; не знал, нужно ли вообще отвечать. По крайней мере, теперь безумие Вячеслава обрело объяснение — он был просто-напросто болен. Тем не менее, странное чувство тревоги не покидало Михаила, и он продолжал медленно отступать от этого искажения, явившегося сюда из их прошлого.
— Я дописал книгу — ты же помнишь, ту самую, первые страницы которой ты видел. Под их диктовку — тех, кто приходил в мои сны от алтарей в моём мозгу — а к ним из крипт, что таятся в самых тёмных уголках мироздания. Они желали, чтобы миру было явлено очередное откровение, и я, их инструмент и сосуд, исполнил их волю. LiberVoid — так я назвал книгу; так называли её те, кто был до меня, и назовут те, кто будет после. Она столь же едина во всех временах и мирах, как едина связь между раковыми клетками в моей голове…
Это был бред абсолютно безумного человека, и у Михаила не было никакого желания продолжать его слушать. Не для того он мёрз всё это время, чтобы внимать бессвязному потоку сознания больного человека, стоящего совершенно голым напротив него.
