Итак, она принялась стелить постель, уверяя себя, что все произошедшее – полная ерунда. Ну стали какие-то мальчишки свидетелями ее позора… Да и вообще, где здесь позор? Небольшая неловкость, только и всего. Сейчас она ляжет спать, утренняя суета вовсе все размажет, ей будет не до попутчиков, им – не до нее, они больше в жизни не увидятся… Так о чем переживать?
Алёна переоделась в любимую футболку и хлопчатобумажные разноцветные велосипедки до колен, которые стали уже слишком вылинявшими для того, чтобы появляться в них среди разряженных в пух посетительниц шейпинг-зала, где она занималась, ну а спать в них в поезде было просто замечательно. Наденешь еще носочки – мягонькие, белорусские, тоже чистый хлопок, – и всю ночь тепло, как дома. Алёна вообще почти всегда спала в носочках, потому что ноги у нее постоянно мерзли. Да и пальцы рук оставались холодными даже в самую жаркую жару. А зимой вообще катастрофа, потому что они не согревались и во время работы на компьютере. Иногда Алёне приходилось нарочно ставить рядом кружку с кипятком и частенько обхватывать ее пальцами. В такие минуты наша писательница воображала себя Анной Ахматовой в Петрограде времен Гражданской войны.
Итак, она переоделась и легла в постель, почти обретя привычное состояние уверенности в себе (хотя бы внешне!) и общего пофигизма.
Однако самочувствие ее было бы несколько иным, если бы она услышала, как шатен, едва захлопнулась дверь купе, встревоженно пробормотал, глядя на Двойника:
– Слушай, ситуация осложняется. Кажется, она тебя узнала.
– Да брось, – буркнул тот. – На меня все бабы так реагируют, я уже привык. В любом случае, раз уж мы начали это дело, сворачивать поздно. Поздно! Или вы пасуете?
– Я – нет, – решительно бросил шатен.
– Ну ладно, я тоже… – после некоторой паузы пробормотал блондин.
Телефонный разговор, состоявшийся во время описываемых событий
– Привет, Шурка.
– А, это ты… Привет.
– Ну как, все ОК?
– Вроде того.
– Ты в купе, что ли?
– Да нет, на минутку вышли. Попутчица переодевается.
– Ах вот оно что…
– Ну да.
– Ну и как?
– Пока никак.
– Еще не начинали?
– Нет.
– Эх, черт, как охота посмотреть!
– Посмотришь, если все получится.
– Ладно-ладно, какое может быть «если»… Все получится.
– Ну давай. Пока. Мы тут хотели в ресторан сходить.
– А, понимаю, глотнуть для храбрости… На сухую не можете?
– Пошел бы ты, а, малютка? Что ты в таких делах понимаешь?
– Кто? Малютка?! Как слежку провести, как в систему влезть, так, братишка, выручи… А теперь малютка? Да что бы вы без меня делали! Как бы вы узнали…
– Никак. Точно, мы бы без тебя пропали. Но сейчас притихни. Завтра позвоню. Все, чао-какао.
– Ёлы-палы… Я до завтра не доживу, мли-и-ин!
– Уж доживи как-нибудь! Постарайся!
* * *
Как обычно бывало в поездах, Алёна долго не могла уснуть. Прежде всего из-за этого она терпеть не могла железную дорогу. Ночь превращалась в пытку, а потом днем хотелось приклонить голову где ни попадя, ноги заплетались, ничто не было в радость. Завтра, кажется, ее ожидает такой же замечательный день.
Слишком громко стучали колеса, слишком громко плакал ребенок в каком-то купе – вот же повезло кому-то! – слишком громко хохотали мужики за тонкой стенкой, в соседнем купе…
«Может, эти там?» – подумала Алёна. «Эти» как ушли, так до сих пор и не возвращались, хотя на часах уже (она посмотрела) половина второго. Ох, как они ржут! Алёна терпеть не могла слово «ржать», когда оно не касалось лошадей, но сейчас иначе просто не скажешь. Еще угораздило забыть французские восковые затыкалочки для ушей – иногда единственное средство уснуть. Конечно, можно скомкать мягкую бумажную салфетку, но от чуть слышного шелеста бумаги в ушах вообще с ума сойти можно, подобное испытание не для таких невропаток, как Алёна Дмитриева. И штора не спущена, в купе то и дело врывается свет. Почему так много света ночью на железной дороге? Ну просто мучение, честное слово!
Хотя нет, «ржут» не «эти». Слишком грубые мужские голоса, «эти» все же помоложе. В ресторане, наверное, сидят. Пьют. Что? Да уж не миллезимный арманьяк[1], надо думать! Откуда ему взяться в вагоне-ресторане? В лучшем случае «Дагестанский», три звезды. А скорей всего, пьют пиво – ненавидимый Алёной Дмитриевой напиток, самый пошлый на свете. Будут потом всю ночь бегать в туалет, дверью грохать. Да и запашок, конечно, в купе воцарится соответственный, перегарный. Ой, ну как бы заснуть! Заснуть и не слышать, как они вернутся. Может, тогда и запашок не помешает?
