Потом нас посадили за стол.
У нас не было своего дома, мы снимали квартиры. В начале гражданской войны мы снимали квартиру у генерала в отставке в его особняке. Генерал был на пенсии, с утра до вечера занимался своим садом. Сад был прекрасный, аккуратный, в английском стиле, все подрезано, подчищено, зеленые лужайки. Генерал знал названия всех деревьев, рассказывал нам о них. Старик был добрый, приветливый.
Пришли красные. Генерала убили, «надели», как на вертел, на садовую решетку. Некоторое время он висел так.
Папа был в Махачкале, отрезан от нас фронтом. Когда он вернулся, так совпало, к нам в особняк пришли реквизировать вещи.
Отец говорил:
— Это не наше.
И пришедшие все забирали.
Затем явились уже к нам, реквизировать наши вещи. Нашли Ленины новые маленькие сапожки.
— А говорят, буржуи в каблуки бриллианты прячут!
И хотели оторвать каблуки. Лена взмолилась, они ей:
— А если найдем, что будет, а?
— А если не найдете, — сказала Лена со свойственным ей задором, — мне ходить будет не в чем.
Они оставили.
Вы знаете, я ездила недавно в Майкоп… Как только получила наследство Шарлотты, тотчас поехала «по следам своей юности»… Отыскивала старых знакомых, улицы, родные мне с детства. Многое изменилось, только кое-где еще следы прежнего… А скольких людей уже нет — или умерли, или раскидала жизнь… Но кое-кого все-таки разыскала. Свою майкопскую подругу я нашла в Сухуми. Ее семья когда-то была очень богата, у них действительно были драгоценности. Они зарыли их под большой цветущий куст в саду, но реквизиторы были дотошны, они почти все цветы перекопали, чудом этот куст не тронули — надоело возиться, вероятно.
На сохраненные драгоценности семья моей подруги потом купила несколько домов в Сухуми, один из них — ей. Он небольшой, сияющий белизной между синим морем и синим небом. Кругом сад, где цветут магнолии. Это рай.
Подруга моя смеялась:
— Помнишь, какие были у нас розовые кусты в Майкопе? Вот ты видишь один из них.
И, заметив мое недоумение, раскрыла мне только сейчас — спустя пятьдесят лет — их семейную тайну.
Но у нас брать было нечего.
После прихода красных слух пошел такой: будет объявлена свободная любовь, ни одна женщина никому не должна отказывать.
Папа умолял маму:
— Ты их не выпускай из дому!
Лена потешалась над его страхами, не верила.
Весь мир, в котором мы жили, встал вверх дном. Папе это очень не нравилось. А тут его родственники начали хлопотать об отъезде в Грецию. Еще до того отношения с мамой у отца разладились. Я часто слышала, как мама, вспылив, кидала ему упрек, что его родственники профукали ее приданое. Это была правда, но отец был очень предан этим своим родственникам, а они, в свою очередь, настраивали его против мамы. В конце концов он ушел от нас, стал жить врозь с семьей. Но нас — Лену, меня и Павла — он очень любил. Мы уже были не дети. Лена была замужем, я собиралась замуж, но никому еще об этом не говорила.
Отец давно мечтал о Греции, думал о ней, о родине, которой не знал, о земле своих предков. Мечта эта захватывала его все больше. И когда родственники начали хлопотать об отъезде, его стали раздирать противоречия. Он приходил к нам, уговаривал маму и нас поехать с ним. Мама и слышать не хотела, у нас с Леной уже была своя жизнь, я жила ожиданием, что мой жених приедет за мной. Мы отказывались.
А тем временем родственникам пришел ответ из Москвы. Ленин разрешал им уехать в Грецию. Отец разрывался на части — поехать? остаться с нами?
Родственники его уже уехали в Новороссийск, оттуда должны были плыть морем. Отец пришел к нам совершенно убитый. Я понимала все, стала его успокаивать:
— Что ты такой грустный, папа? Ты хочешь ехать? Поезжай в Новороссийск, там еще, может быть, и корабля не будет. А если будет, поезжай в Грецию, узнаешь, как там, напишешь. Если хорошо, приедешь за нами.
Он поехал. В Новороссийске корабль стоял уже в порту, родственники — на чемоданах. Раздумывать было некогда. И он решился. Поехал.
И — как в воду канул. Никаких вестей.
О судьбе отца мы узнали много позже, когда Павел сделал запрос — написал одному богатому греку в Афины, а тот разыскал папиного двоюродного брата Алкивиада, который и рассказал, что случилось.
