— Если мы направимся в Селевкию морем, это меньше недели, а оттуда день пешего пути до Антиохии, — сообщил Джошуа, поговорив с моряками, которые выпивали на постоялом дворе. — А посуху — от двух до трех недель.
— Значит, морем, — сказал я. Смелое решение, если учесть, что я в жизни не ступал на корабельную палубу.
Мы нашли широкое римское торговое судно с задранной кормой — оно отплывало в Таре. А по пути заходило во все порты, включая Селевкию. Капитаном был жилистый востролицый финикиец по имени Тит Инвенций. Он утверждал, что в море вышел в четыре года и пару раз сплавал до края света — пока у него яйца не отвалились, хотя какая связь, я так и не понял.
— Что вы умеете? Чем занимаетесь? — спросил нас Тит из-под своей широченной соломенной шляпы.
Он наблюдал за рабами, грузившими в трюмы кувшины вина и масла. Глаза у Тита были как черные бусины — они прятались в морщинистых пещерах. Еще и не так сощуришься, если всю жизнь на солнце смотреть.
— Ну, я — каменотес, а вот он — Сын Божий, — ухмыльнулся я. Мне взбрендило, что так мы будем выглядеть разнообразнее, чем просто два каменотеса.
Тит сдвинул соломенную шляпу на затылок и смерил Джошуа взглядом:
— Сын Божий, значит? И как доход? Джош хмуро глянул на меня.
— Я знаю каменное и плотницкое дело, и у нас обоих — сильные спины.
— На борту мало пользы от каменотесов. А в море раньше выходили?
— Да, — ответил я.
— Нет, — ответил Джош.
— Он в тот день болел, — сказал я. — А я выходил в море.
Тит хохотнул.
— Отлично. Значит, поможете кувшины грузить. В Сидон я везу партию свиней, и если вы не дадите им взбеситься или подохнуть в этой жаре, может, от вас какая польза и будет. Но я и плату с вас возьму.
— Сколько? — спросил Джош.
— А сколько у вас есть?
— Пять шекелей, — ответил я.
— Двадцать шекелей, — ответил Джошуа.
Я ткнул Мессию под ребра так, что его скрючило.
— Десять шекелей, — сказал я. — По пять с носа — я вот что имел в виду.
Такое чувство, что торговался я с самим собой, и притом не очень успешно.
— Стало быть, десять шекелей плюс любая работа, которую я вам найду. Но если сблевнете мне на палубу, полетите за борт, ясно? Десять шекелей — или идите пешком.
— Воистину, — сказал я и поволок Джоша по причалу туда, где рабы таскали кувшины.
Отойдя от капитана Тита подальше, Джошуа сказал:
— Надо сообщить ему, что мы евреи. Мы же не можем возиться со свиньями.
Я схватил за ушки огромный кувшин с вином и потащил его к судну.
— Это ничего. Они ж римские свиньи. Им все равно.
— А, ну тогда ладно. — И Джош тоже подхватил кувшин себе на спину. Тут до него дошло, и он снова опустил его на плиты. — Не, погоди — ничего не ладно.
Следующим утром, с приливом, мы отплыли: Джошуа, я, команда из тридцати человек, Тит и полсотни предположительно римских свиней.
Пока мы не отчалили — а Джош и я сидели на одном длинном весле — и не вышли из гавани; пока не высушили весла и за нашими спинами над палубой брюхом прожорливого джинна не надулся огромный квадратный парус; пока мы с Джошем не забрались на высокую корму, где Тит управлял одним из двух длинных рулей, и я не оглянулся к земле и не понял, что не просто не вижу города, а не замечаю вообще ни единого проблеска суши на горизонте, — до тех пор я и понятия не имел, что во мне глубоко затаился страх мореплавания.
— Мы слишком далеко отошли от земли, — сказал я. — Очень и очень далеко. Ты бы рулил поближе к земле, Тит. — И я показал в общем направлении суши, на тот случай, если Тит не уверен, куда ему следует рулить.
Ну ведь логично, как вы считаете? То есть я же родился в безводной местности, на континенте, где даже реки — просто влажные канавы. Народ мой родом из пустыни. Море пересекал единственный раз, и то пешком. Плавать по нему… ну, в общем, противоестественно.
— Если б Господь хотел, чтобы мы плавали по морям, мы бы рождались… э-э, с мачтами, — сказал я.
— Глупее ты ничего не мог ляпнуть, — сказал Джошуа.
— Плавать умеешь? — спросил Тит.
— Нет, — ответил я.
— Умеет, — сказал Джошуа.
Тит схватил меня за шиворот и швырнул с кормы в море.
