Проснулся я от жуткого чавканья: будто вся римская армия высасывала анчоусов из Средиземного моря. Открыв глаза и узрев источник звука, я едва не свалился на спину, пытаясь отползти подальше. Громадное мохнатое существо раза в полтора больше любого человека, чмокая, выковыривало чай из бамбуковой трубки. Однако чай замерз до какой-то мутной слякоти, и существо уже готово было всосаться в бамбук половиной своей головы, чтобы добраться до дна. Да, выглядело оно как человек, только все тело покрывала длинная белая шерсть. Глаза — здоровенные, как у коровы: ясные синие радужки и крохотные точки зрачков. Ресницы, густые и черные, цеплялись друг за друга, когда существо моргало. У него были длинные черные когти на руках, похожих на человечьи, только раза в два больше, а единственное облачение составляло какое-то подобие сапог вроде бы из ячьей шкуры. Впечатляющий комплект оснастки, болтавшийся у него между ног, подсказал мне, что существо — мужского пола.
Я оглядел монахов: заметил ли кто-нибудь, что в наших запасах мародерствует шерстяная тварь, — но все пребывали в глубочайшем трансе. Дядя тем временем снова хлюпнул трубкой, постучал по ее боку, словно растряхивая содержимое, и глянул на меня, очевидно прося подмоги. Весь мой ужас моментально растаял, едва я посмотрел ему в глаза: ни намека на агрессию, ни проблеска угрозы или насилия. Я подобрал трубку чаю, разогретую на голове Семерки, потелепал ее — нет, не замерз, пока я спал, — и протянул дяде. Тот взял трубку через голову Джоша, выковырял пробку и залпом выпил.
Я воспользовался моментом и пнул своего друга в почки:
— Джош, вылезай. Такое нельзя пропускать. Ответа я опять не получил, а потому обхватил ему голову рукой и зажал ноздри. Чтобы овладеть искусством медитации, послушник сначала должен овладеть дыханием. Спаситель фыркнул и вышел из транса, задыхаясь и выворачиваясь у меня из рук. Когда я его отпустил, он уже полностью повернулся ко мне.
— Чего? — спросил он.
Я показал ему за спину, Джошуа повернулся и узрел белого мохнатого громилу во всем его великолепии.
— Етти-мати! — вырвалось у него.
Мохнатый Громила отскочил, прижимая к себе чай, словно защищая ребенка, и издал какой-то звук на некоем не вполне еще языке. (Однако, если б язык был уже вполне, переводилось бы восклицание, вне всякого сомнения, точно так же, как Джошево.)
Было очень славно наблюдать, как мастерский самоконтроль Джоша соскользнул, обнажив уязвимое подбрюшье смятения.
— Что… то есть кто… то есть что это такое?
— Явно не еврей, — услужливо подсказал я, показывая на примерно ярд крайней плоти.
— Да вижу я, что не еврей, но это слишком широкое определение, правда?
Как ни странно, я наслаждался этой ситуацией гораздо больше двух моих перепуганных до полусмерти собеседников.
— Помнишь, когда Гаспар читал нам правила пребывания в монастыре и мы не поняли то место, где запрещалось лишать жизни человека или как бы человека?
— Ну?
— Ну и вот. Это, наверное, и есть «как бы человек».
— Ладно. — Джошуа поднялся на ноги и оглядел Мохнатого Громилу.
Мохнатый Громила выпрямился и осмотрел Джошуа, наклоняя голову то вправо, то влево.
Джош улыбнулся.
Мохнатый Громила в ответ улыбнулся тоже. Черные губы, очень длинные острые резцы.
— Большие зубки, — сказал я. — Очень большие зубки.
Джошуа протянул существу руку. Существо вытянуло свою, а потом весьма бережно утопило ручонку Мессии в своей огромной лапе… и дернуло Джоша с места, сграбастало его в медвежьих объятиях и прижало к себе так, что блаженные глаза моего друга полезли из орбит.
— На пом… — пискнул Джошуа.
Длинным синим языком существо лизнуло его в макушку.
— Ты ему нравишься, — сказал я.
— Он меня пробует, — ответил Джош.
Я вспомнил, как бесстрашно друг мой дергал за хвост демона Цапа, как сталкивался со множеством опасностей и не терял ни капли самообладания. Вспомнил обо всех случаях, когда он меня спасал — как от врагов, так и от меня самого, — подумал о доброте в глазах его, что глубже моря, и сказал:
— Не-а. Ты ему нравишься. — Тут я решил поговорить на другом языке: может, так существо меня лучше поймет. — Нам же Джошуа нравится, правда? Нра-авится, нравится. Мы любим насево масеньково Дзё-сюя. Ой как он нам нла-авится… — Сюсюканье — язык универсальный. Слова везде разные, а звук и значение — одинаковые.
