До этого момента все вели себя очень пристойно, однако, по всей видимости, напитки тёти Мод оказались крепче, нежели она предполагала, поскольку Эрик, обычно весьма тихий и сдержанный, вдруг крикнул: «Больше никаких трусов!» и швырнул упаковку мужских плавок на пол.
– Больше никаких «следочков» и «махрушечек»! – дерзко выкрикнула Бабуля (её особенно раздражали современные дурацкие названия чулочно-носочных изделий), ткнув зонтиком в середину выставочного стенда.
– Долой пупки! – завопила Тина и сбросила с полок целый ворох купальников-бикини из ткани в горошек.
Поначалу тётя Мод и дядя Генри пытались унять разбушевавшуюся родню, но вскоре прекратили бесплодные попытки. Радость от скорого расставания с бесконечными грудами нижнего белья ударила всем в голову. В конце концов даже мистер Хофман, который еле держался в воздухе, принялся лупить костылём соблазнительно-прозрачную ночную сорочку, а Пернилла взмыла под потолок с коробкой обтягивающих трико и развесила их на люстре, точно бумажные гирлянды.
Когда часы пробили одиннадцать, все понемногу утихомирились. Мистер Хофман отбыл восвояси под присмотром Бабули, бегун порысил на шоссе А12, сын крысолова вернулся к своим крысам. Попрощавшись с гостями, хозяин и хозяйка, как это заведено, стали прибираться в доме.
Напоследок осталось сделать лишь одно. Протрезвевшие и серьёзные, Уилкинсоны в полном составе высыпали на улицу и принялись звать Трикси.
– Мы любим тебя, Трикси, – произнесли они, кланяясь на север.
– Трикси, ты нам нужна, – воззвали они, кланяясь на восток, запад и юг.
– Мы никогда не забудем тебя, – в один голос торжественно поклялась семья.
Само собой, появись сейчас перед ними Трикси, это было бы чудом, но чуда не произошло. Семейство вернулось домой собирать вещи и готовить к переезду клетку с попугайчиком, а мистер Уилкинсон полетел в агентство «Фантом в каждый дом», а именно в кабинет мисс Прингл.
Папка с картой и инструкциями лежала именно там, где мисс Прингл и обещала её оставить, – на подоконнике рядом с горшком герани. Дядя Генри взял папку и повозил ею по груди, чтобы покрыть эктоплазмой и сделать невидимой.
Час спустя Уилкинсоны отправились в путь-дорогу.
Прощальную вечеринку Криксы не устраивали. На вечеринку приглашают друзей, а друзей у них не было. Впрочем, и они, можно сказать, на свой чёрный лад испытывали радостное возбуждение.
– Наконец-то мы переедем в подобающие условия, – говорила Сабрина. – Статуи, рыцарские доспехи, высокая башня!..
Миссис Маннеринг лично нанесла визит супругам, чтобы рассказать о Хелтоне. С её стороны это был мужественный поступок, ибо холодильный склад ещё до появления в нём четы де Бон представлял собой не лучшее место, сейчас же и вовсе превратился в неописуемую клоаку. На полу валялись куски туш, из которых Криксы пытались высасывать кровь, под ногами чавкали раздавленные бараньи почки и комки склизкого жира.
– Надеюсь, там будут дети, которых мы сможем напугать до смерти, – сказал сэр Пелэм, и его глаза зажглись страшной ненавистью.
– Да, какая-нибудь девчонка, чтобы можно было вонзить в неё ногти, – со злобным торжеством в голосе проговорила Сабрина. – Я буду драть её моими длинными, острыми ногтями, словно кинжалами.
– Или мальчишка, которого я буду душить и душить, покуда он не посинеет.
Пришло время разморозить вурдалака и собираться в путешествие. Супруги вытряхнули слугу из контейнера, но он всё равно оставался закоченелым и неподвижным, поэтому сэр Пелэм принялся лупить его хлыстом, а леди Сабрина грубо дёрнула за верёвку на шее вурдалака и завопила:
– А ну, вставай, ты, волдырь гнойный! Сейчас же вставай и начинай готовить, убирать и паковать вещи! Живо!
Пока бедный вурдалак, спотыкаясь, бродил по складу и бормотал себе под нос: «Жарь! Жги! Мети!», Сабрина наряжалась в дорогу. За ушами она помазала жёлчью, выдавленной из свиного жёлчного пузыря, платье натёрла топлёным салом, чтобы пятна крови ярче блестели, развязала питона у себя на шее и скормила ему призрачную мышь.
Сэр Пелэм между тем слетал в агентство и через окно проник в кабинет миссис Маннеринг. Папка с картой и указаниями лежала именно там, где было обещано. На ней даже имелась надпись: «де Бон», выведенная корявым почерком Теда.
