Северная Добровольческая армия действует в направлении Олонец — Лодейное Поле.
Семь британских торпедных катеров — пять с Биоркэ и два с базы в Териоках — встретившись на траверзе форта Ино, северным фарватером подошли к Кронштадту, где и торпедировали крейсера «Олег» и «Память Азова» из состава ДОТ.[159]
Их осталось восьмеро — Авинов с Кузьмичом и Лампе, братья Эктовы, Беззубый Талала, Гиря и Степан Четвёркин. Моряки прибрались на палубе, «сухопутные да воздушный» — в кубрике и на мостике. Сообща похоронили павших, наскоро выкопав могилы на песчаном берегу.
Незаметно завечерело. Северная Двина мощно катила свои воды, неся канонерку «Мурман». На ночь судно завели в устье невеликого, но глубокого притока, где и пристали к берегу.
Как только паровая машина перестала шипеть и пыхтеть да сучить своими шатунами, настала такая необыкновенная тишина, что Кирилл поневоле в ухе поковырялся — не оглох ли?
Нет, умолкли механические звуки, резкие и жёсткие, как металл, их производящий, и слух умягчили лесные шорохи, тихий шелест задержавшейся листвы, плеск и журчание, ветром занесённые с реки.
Гулко топоча по палубе, прошёлся Гиря.
— Оп! — озвучил он прыжок на берег. — Эй, швартов кинь!
Даниил живо перебросил канат.
— Готово!
— Пожалуй, костерок запалю, — решил Кузьмич, — а то зябко что-то.
— Жаодно и пожрать чего шоображим, — поддержал его Талала.
В закутке «Мурмана», исполнявшего функцию камбуза, нашлись пять банок тушёнки, полведра сморщенной картошки и три буханки чёрного хлеба, твёрдые и тяжёлые, как кирпичи.
— Варим густой суп, — решил Авинов. — Или жидкое жаркое…
— Лишь бы побольше! — плотоядно сказал Гиря.
Костёр, разведённый Исаевым, сразу прибавил темени, бросая оранжевые отсветы на борт канонерки, на стволы сосен, на лица людей, сгрудившихся у огня.
— Что будем делать? — осторожно спросил Даниил.
Кирилл подумал.
— Здесь мы потому, что нам дали уйти, — сказал он. — Махнули рукой: куда они, дескать, денутся? И впрямь, куда? Назад дороги нет. Если и удастся проскочить мимо Кургоменя, то что нам делать в Котласе? Генералу Пепеляеву «Здравия желаем!» кричать? В принципе, можно поискать кедровские отряды…
— Где ж их искать? — проворчал Елизар Кузьмич. — По лесам аукать?
— Вот и я о том же. Думаю, надо нам в Архангельск плыть.
— Идти, — поправил его Талала. — Моряки ходют, а не плавают.
— Ну идти, — согласился Авинов. — Только флаг надо вывесить царский, трёхцветный…
— Правильно! — поддержал его Димитрий. — Чтоб тутошние нас за своих принимали!
— …Отсюда до Архангельска путь короче, чем до Котласа, да ещё по течению, — продолжил Кирилл. — А там… Не знаю. Попробуем как-нибудь, поездом до Вологды. Всё одно короче выходит!
— И быстрее, — кивнул Четвёркин.
— И быстрее.
— Лишь бы дойти! — вздохнул фон Лампе.
— Дойдём… — проворчал Исаев. — Сделаем крюк!
Талала встал и помешал варево черпаком.
— Готово, кажетша, — проговорил он. — Картошка мягкая.
— Раздавай!
Матрос с сочным плюханьем вывалил порцию «супа-жаркого» в миску Авинову. Разваренная картошка… Волоконца мяса, целые кусочки даже… Жирная, пахучая подливка… Пища богов!
— «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка!..» — с чувством пропел Алекс бойскаутский напев.[160]
Дружно застучали ложки, зазвякали миски. После добавки Кирилл осоловел.
— Вы как хотите, товарищи, — раззевался он, — а лично я — спать! Кто первым дежурить пойдёт? Есть желающие?
— Я подежурю, — сказал Кузьмич.
— Лады. К полуночи меня разбудишь…
…Утро настало холодное, сырое. Туман так плотно заткал лес, что деревья проступали неверными серыми тенями. Авинов вышел на мокрую палубу и задумчиво почесал в затылке. Вроде и не будил его никто… Или он запамятовал, как отстоял… ну ладно, отсидел полночи в дозоре?
Спустившись на берег, Кирилл увидал Исаева, ловко чистившего здоровенную щуку.
— На завтрак — уха?
— А то! — хмыкнул чалдон. — Мелочь речную я уже выварил, ейный черёд пришёл.
Бросив в котёл пару луковиц и каких-то травок, Кузьмич переложил туда щуку, разделанную натрое.
— Вона, я чайку заварил, — кивнул он на огромный медный чайник. — Там лист смородиновый, земляничный… С утра дюже пользительно.
