И только в тот момент, когда ему сообщили, что английский маркиз двадцать минут назад расплатился по счету и съехал, картина стала проясняться. Старого лакея Степана на месте не было, вероятно, он отправился следом за маркизом, чтобы проследить, куда тот собрался.
Итак, исчезла Мэри и исчез маркиз… Это не могло быть простым совпадением. В то, что они в сговоре, а сам он оказался лишь пешкой в дьявольской игре, Алексей больше не желал верить. Ведь Мэри не могла так жестоко и цинично лгать. Но в таком случае… Неужели мерзавец Транкомб похитил его жену? Алексей почувствовал страшное волнение.
Так, главное — собраться с мыслями… Если Транкомб решил покинуть Салоники, то каким же путем он будет выбираться из города — на лошадях, по железной дороге или морем? Скорее морем. Побывав сегодня в порту, Алексей заметил некое загадочное шевеление на яхте маркиза. Наверняка ее готовили к отплытию, как же он сразу этого не понял!
Эх, зачем он ушел из порта — задержись Алексей у причала хоть немного, он увидел бы все своими глазами… Хотя… зачем он вообще пошел с утра в порт, оставив Мэри одну? Если бы он задержался в гостинице, то не допустил бы беды!
В полном смятении Алексей собрался бежать в порт, когда мальчишка оборванец принес ему записку, нацарапанную карандашом на каком-то обрывке бумажной упаковки от бакалейного товара. Это было послание Степана, проследившего за маркизом до самого борта «Морской красавицы».
«Ваше сиятельство! Маркизишку англицкого я вел от гостиницы до порта, где он погрузился на яхту. Съехавши он был при отсутствии вашей милости в отеле, так я за ним и потащился, а что теперь делать, уж и не знаю. Похоже, англичан собрался куда-то за кордон отваливать, на яхту ящики погрузили и ковер, а куда пойдут — Бог весть, хоть вплавь за ними плыви. Приходите, ваша милость, поскорее в порт, а то совсем я в растерянность впал. С низким поклоном, Степан».
Значит, бежать в порт велела сама судьба!
Очнулась Мэри на яхте в тот момент, когда ее, словно неодушевленный предмет, извлекли из старого ковра, в который перед тем замотали. Возвращение из беспамятства было поистине ужасным — Мэри не могла понять, где она и что с ней, что происходит вокруг, не могла ни закричать, ни застонать, и не сразу осознала, что во рту у нее кляп, руки и ноги связаны, а то темное, пыльное и душное, в чем она оказалась, — всего лишь старый ковер, который с нее снимают, словно оболочку кокона с гусеницы.
На этом же смятом ковре ее и оставили валяться прямо на полу тесной каюты, предназначенной для членов команды. Связанные руки затекли и страшно болели, рот пересох так, словно кляп прилип к какой-то запекшейся корке, а не к языку живого человека, и голова просто раскалывалась. Вероятно, это было последствием использования эфира или еще какой-то гадости, которой ее усыпили.
Мерзавец Дженкинс прижал к ее лицу платок, и… больше она ничего не могла вспомнить! Боже, какой ужас! Ее похитили… Теперь, наверное, убьют! Но и это даже не самое страшное — страшнее, что она больше никогда не увидит Алексея. А еще страшнее, что он может увериться в своих недавних подозрениях, и решит, что она сама покинула его, чтобы сбежать с маркизом! О, это и представлять себе невыносимо!
По лицу Мэри потекли слезы, и дышать носом стало трудно, как всегда бывает во время плача… А во рту был кляп! Мэри поняла, что может просто-напросто задохнуться, и сделала все, чтобы взять себя в руки. Не хватало умереть, даже не попытавшись предпринять хоть что-нибудь для своего спасения!
Между тем на корабельной лестнице, ведущей к двери каюты, раздались шаги, и рядом с Мэри очутился маркиз Транкомб.
— Мисс Мэлдон, дорогое дитя! Рад снова видеть вас, — произнес он издевательским тоном. — Добро пожаловать на борт моей яхты. Скоро мы возьмем курс на Константинополь. Там, на турецкой стороне, вы окажетесь недосягаемой для ваших русских друзей.
Она забилась, но путы держали ее крепко. Как унизительно было лежать связанной у ног этого негодяя!
— Вам неудобно пребывать в таком положении, мисс Мэлдон? — продолжал маркиз с мнимым участием. — Понимаю, веревки тугие, тело затекло, руки онемели, и кляп мешает дышать… Но я не развяжу вас до тех пор, пока мы не выйдем из порта Салоник, уж не взыщите. А вот кляп, пожалуй, можно и вынуть. Но с условием, что вы не будете кричать. Дело не в том, что вас кто-нибудь услышит, — вас, дитя мое, здесь никто не услышит, кроме членов команды, которым слышать ничего не положено. До берега звуки из трюма яхты не долетают, поверьте мне. Но сам я терпеть не могу женского визга и слушать его не желаю. Итак, вы обещаете мне не кричать?
