Мэри почему-то вспомнилось, как Дженкинс наставлял ее в Лондоне перед посещением бельевого магазина:
«Вещи извольте выбирать пошикарнее. Леди начинается с дорогого белья».
Наверное, уже тогда подразумевалось, что Мэри придется раздеваться в присутствии мужчины, и только по собственной глупости и наивности она не осознала, что за роль в шпионских играх маркиза ей уготована. И какое счастье, что единственным мужчиной, увидевшим ее в подобный момент, оказался тот самый человек, которому суждено было стать ее мужем…
А Алексей небрежно отшвырнул пикантные вещички, купленные когда-то Мэри в бельевой лавке у игривой француженки.
— Удивительно, что при твоей скромности ты ухитрилась приобрести такое вульгарное белье, — заметил он. — Мы с тобой купим тебе совсем другие вещи, как только окажемся где-нибудь, где есть хорошие дамские магазины. Твое белье не для такой женщины, как ты. Даже если ты и не собиралась никому его показывать, пусть оно тебя больше не оскверняет.
Это было бы совершенно неуместное и неподобающе сварливое ворчание, если бы муж не целовал ее после каждого слова, одновременно срывая одежду с себя.
Мэри тоже впервые могла по-настоящему оценить всю красоту Алексея. Ей показалось, что он сложен совершеннее мраморных античных атлетов, скульптуры которых выставляют в музеях. Ее муж был гораздо красивее всех Аполлонов, вместе взятых, а главное — он был живой и любящий, в отличие от каменных изваяний.
Когда она притронулась к его гладкой, теплой коже, под которой играли выпуклые твердые мышцы, у нее прервалось дыхание. Так бывает, когда ступаешь в холодную речную воду, собираясь плыть, и кажется, что острые пики пронзают тебя насквозь, не давая вздохнуть. Но сейчас это пронзительное чувство возникло не от холода, а от любви…
Мэри казалось, что она умрет, если сейчас же, сию секунду не будет принадлежать этому мужчине, если их тела не сольются, и безумная любовь, разрывающая ее сердце, не найдет выхода.
А Алексей в этот раз совершенно не торопился — он ласкал Мэри очень нежно, заново приучая ее к себе, целовал ее губы, глаза, мочку уха, в которое шептал слова любви, весь тот бессмысленный и чудесный лепет, который понятен только двоим… Но она не могла больше наслаждаться этими ласками и сама потянулась навстречу мужу, чтобы поторопить его и ускорить бешеную пляску их тел…
Она чувствовала, что в ней просыпается какая-то другая женщина, страстная и ненасытная, и подчиняет себе все мысли, чувства и даже каждое движение. И эта женщина вовсе не желает вспоминать о целомудрии настоящей английской леди, нет, в ее повадках проявляется что-то дикое, звериное, а главное — ей очень нравится быть такой…
Мэри на секунду испугалась, когда Алексей громко застонал, но догадавшись, что это от счастья, прижалась к нему еще крепче, чувствуя, как оглушительно бьется сердце в его груди.
Проснувшись утром, Мэри поняла, что ничего не желает знать и ни о чем не хочет думать, кроме того, что она безумно счастлива. Она словно растворилась в своем счастье, а все тревоги и проблемы отступили далеко-далеко и казались каким-то забытым сном.
Но, увы, жизнь безжалостно вмешалась в ее мечтания. Может быть, она и не отказалась бы всю оставшуюся жизнь провести в объятиях своего молодого мужа, но Алексей грустно напомнил, что ему пора вернуться к своим служебным делам…
— А я? Ты отправишь меня в Петербург? И я буду в одиночестве и тоске ожидать твоего возвращения в чужом городе, среди чужих людей? — спросила Мэри, стараясь, чтобы голос не выдал всю глубину подступающего отчаяния.
— Наверное, это было бы самое разумное, — задумчиво сказал Алексей, не подозревая, как больно сжимается от этих слов сердце его жены. — В Петербурге ты, по крайней мере, будешь в безопасности, даже если и придется немного поскучать. Но у меня нет сил сразу расстаться с тобой, когда мы наконец нашли друг друга. Может быть, я проявляю преступное легкомыслие, но… Мэри, ты хочешь остаться со мной, даже если это будет опасно?
— О чем ты спрашиваешь? — возмутилась Мэри. — Я ведь вчера в церкви дала клятву быть с тобой всегда — в горе и радости, в болезни и бедности, и так далее.
