Исходное досье было тонким, оно включало заявление с просьбой на въезд некоего господина Нистроя в гости к своему родственнику, доклад внимательного полицейского и результаты первой оперативной проверки личности. Я начал с обычного рутинного контроля, включавшего проверку данных на Нистроя в нашей центральной регистратуре. Без этого шага дальнейшая работа была невозможна, ведь могло случиться так, что этим же человеком уже занимался другой сотрудник МГБ, или даже уже завербовал его для себя. Итак, я получил разрешение зарегистрировать его для себя и дал ему псевдоним «Нестор». Любой другой сотрудник Штази, который бы в будущем захотел бы запросить в центральной регистратуре данные на господина Нистроя, не получил бы о нем никакой информации, прежде чем запрос не прошел бы через меня. Уже потом я мог бы сам решить, следует ли мне самому расспросить сотрудника, сделавшего такой запрос, или позволить ему получить нужную информацию. Это было обычной практикой в ГУР. Мы сами не всегда получали полную информацию, какое именно лицо к кому относилось. Например, всех, кто работал одновременно и на разведку советского КГБ, нам никогда не раскрывали. Мы в таком случае просто не получали наш бланк запроса назад и могли лишь догадываться о причинах этого.
Нистрой, разумеется, к данному моменту давно уехал, после проверки он постарался как можно быстрее вернуться на прекрасные берега Рейна. Мои коллеги, скорее всего, не придали бы этому делу большого значения, но ведь зачем‑то в их отдел назначили свежеиспеченного дипломированного физика? У меня сразу появилось подозрение, что Нистрой бродил там не просто ради сбора цветных камешков и не был путешествующим минерологом — любителем. Я предположил, что он, скорее всего, занимался поиском следов радиоактивных веществ. Другая сторона хотела, вероятно, узнать, каково содержание радиоактивного материала в руде, которую СССР добывал в ГДР для своей атомной программы. Поэтому я сразу сел на поезд, ибо разрешения на вождение, как это называлось в ГДР, у меня еще не было. В Ауэ я побеседовал с товарищами из управления «Объект Висмут», которые за прошедшее время уже успели подробно допросить бдительного полицейского. Тут всплыли некоторые детали, в некоторой степени противоречившие моему изначальному подозрению. Это вовсе не было целенаправленным сбором камней. Восточногерманский родственник просто выгуливал свою собаку и хотел ее чем‑то занять. Для этого он поднимал камешки, бросал их и командовал: «Апорт!» Гость с Запада в этом процессе вовсе не участвовал, камни не поднимал и ничего не засовывал в свою сумку, висевшую у него на плече. То есть, всё было совершенно безобидно? По крайней мере, так виделось местным товарищам. Но мне эти события представлялись несколько странными. Профессионал из ядерного научно — исследовательского центра не отправится просто так гулять с собакой в таком месте. Он ведь знал, что такое радиоактивные материалы, и вероятно спрятал пару целлулоидных пленок в кармане пальто, к которому на короткое время подносил камешки, принесенные собакой. В Карлсруэ он отдал бы пленки на проявку и по интенсивности черной свили мог бы сделать вывод об уровне радиоактивности в непосредственной близости урановых шахт и о силе излучения на самой шахте. Из внешне безобидной вскрышной породы, образцы которой даже не требовалось брать с собой, можно было сделать выводы о получении и характеристиках исходного материала для советского ядерного оружия и о том, что на Востоке считалось пригодным для промышленной разработки. Американцы таким путем с помощью своих компьютерных расчетов могли бы оценить, на какое количество атомных бомб хватило бы добытого в Рудных Горах материала. И как раз то, что «Нестор» не клал камни в свою сумку, делало его в моих глазах еще более подозрительным. Я был почти уверен, что его направили сюда специально, все равно — из Пуллаха, Лэнгли или Лондона. Если он приедет сюда в следующий раз, меня следовало информировать в момент его въезда. Тогда я занялся бы им интенсивней.
