«Интересно, — приходила порой мысль, — а тот, настоящий Агасфер… не потому ли он так мечтал о смерти, что вся наша жизнь — квази? А где тогда настоящая?»
Ксеви, очередная многотысячная возлюбленная из тех, чьи имена нельзя запоминать, как не запоминаем мы имена вспыхивающих на день и тут же вянущих орхидей, говорила, что во сне он стонет, вскрикивает и кого-то о чем-то просит. Непонятно, кого зовет и о чем говорит: местные языки изменились за тысячи лет. А он, просыпаясь в ночи, кусал губы, кисти рук, чтобы не закричать, и горячечно шептал что-то на одному ему понятном языке.
Днем приходила буйная и для кого-то настоящая жизнь, и его призрачная надежда таяла туманным сном. В голове билась мысль, одна просьба, одно желание, одна мечта, одни и те же слова.
«Вольдемар, я предал, я не помог, я струсил… Но, пожалуйста, Вольдемар, забери меня отсюда… Я хочу умереть!»
