Хан-ага кивнул. Потом искоса взглянул на меня и чуть-чуть улыбнулся. Он понимал, что это — человеческая слабость, но судить взрослых не брался.
После его ухода я открыл дверь и высунулся в коридор. Мне нужно было понять, как функционирует охрана. Мой сторож сидел, нахохлившись, на колченогом стуле и постукивал ногой о ногу — в коридоре было не теплее, чем в камере. Ему было от силы двадцать. Не знаю, были ли заключенные в других камерах, но на весь коридор он был один.
— Малыш, — сказал я. — Ты бы принес мне воды?
Я показал лекарства, даже вытащил одну таблетку из упаковки и показал, что мне нужно ее запить.
Талиб что-то буркнул, как отрезал. Типа нельзя, не положено!
— Парень, ты не понял.
Я показал, как я мерзну: ды-ды-ды! Потом как он мерзнет: ды-ды-ды! Вот мне одна таблетка, а вторая — ему, чтобы не ды-ды-ды!
Парень задумался. Потом встал со стула и крикнул кому-то:
— Захин! Захин! Захин, иди сюда, где ты там запропастился!
Удивительно, как много всего понятно безо всяких слов!
С лестницы к нам в подвал спустился еще один талиб, такой же мальчишка! Он точно дремал где-то, и мы его разбудили. Мой охранник о чем-то попросил его — они были на равных.
— Ааб? — спросил меня тот, второй.
Этого слова я не знал, но на всякий случай подтвердил: ааб. Посмотрим, что он принесет!
Второй талиб исчез. Я посмотрел на своего тюремщика и улыбнулся ему. Так, слегка, как улыбаются друг другу незнакомые люди в лифте. Но тот уловил в моей попытке пообщаться угрозу. Он схватил свой автомат и стволом указал мне на дверь камеры. Вали, мол, к себе!
Я вошел в камеру, но даже не стал садиться. И точно, через минуту в коридоре послышались шаги, короткие переговоры, и мой охранник вошел в камеру с оловянной, местами помятой миской в руке. Видимо, в тюрьме это был единственный вид посуды. Но в миске плескалась вода! Вода — ааб, запомнил я на будущее.
Я вытащил таблетки из упаковки и предложил их талибу:
— Выпей, для профилактики!
Тот посмотрел на меня, но по здравом размышлении отказался. Еще отравят!
Я выпил лекарство, плюхнулся на солому и потер руки. И чтобы согреться, и от чувства удовлетворения. Похоже, удрать отсюда будет не так сложно. В принципе, я мог бы разоружить своего часового и голыми руками. Но он не один, и это не компьютерная игра, где у тебя в запасе есть еще пара жизней.
И тем не менее будущее стало казаться мне таким радужным, что я даже ненадолго отключился. Во всяком случае, когда распахнулась дверь, я был где-то далеко.
Это был тот же парнишка, и тот же жест стволом автомата — на выход! Пропустил он меня мимо себя грамотно — отошел за дверь, дал мне выйти и пристроился сзади. Я поднялся на первый этаж и вопросительно посмотрел на него: теперь куда? Конвоир мотнул в сторону кабинета начальника.
Хаким Касем находился в радостном, но сосредоточенном возбуждении: видимо, жизнь у него окончательно наладилась. Он снова ходил из угла в угол, как Чаплин в роли Гитлера. На запястье у него была петля стека, и он играл им, покручивая в разные стороны.
— Садитесь, прошу вас, — предложил он и сразу перешел к делу: — Видите, я занялся вами, как только смог. Но сперва мне хотелось бы уточнить, как будет производиться расчет за мое содействие.
Похоже, у пакистанца в голове действительно была уже какая-то схема.
— А о чем идет речь?
Странная вещь, я в камере почти не чихал. А сейчас на меня опять накатило! От перепада температур, что ли?
— Во-первых, относительно интересующего вас человека.
Мне было очень интересно, но пришлось прервать его.
— Апчхи! Сейчас, подождите! А-а-апчхи! — И еще раз: апчхи! Еще раз? Нет, пока все! — Продолжайте, прошу вас!
— Так как все же вы со мной будете расплачиваться?
Знаете, на кого он был похож? На обезьянку, которая засовывает руку в большую тыкву, в которую положили липкий рис. Их так ловят — обезьянка засовывает лапку в совсем узкое отверстие, хватает рис, но кулак ее через эту дырку уже не проходит, а разжать его жалко или уже невозможно — рис стал как комок клея. Так вот у Хакима на лице была та же смесь алчности и опасения.
— Как? — переспросил я. — По обычному каналу. Полагаю, у вас еще не было случая остаться недовольным самим способом или суммой.
