— Давайте оставим в стороне официальную часть дела. Вы сами придумаете, как уладить все эти формальности, — небрежно сказал я. — Меня сейчас больше интересует наш генерал.
— А что ваш генерал?
— Вы обещали мне рассказать о нем все, когда вы окажетесь на свободе. Вы — на свободе. Итак?
Хаким раздавил окурок в пепельнице, встал и принялся прохаживаться взад-вперед. Чарли Чаплин в роли Диктатора! Кто мог завербовать такое мерзкое, закомплексованное, самовлюбленное насекомое? Ведь каждая вербовка утверждается очень высоко, и решение принимает минимум человек пять. Видимо, по бумагам все получалось гладко, а квартальный план был не закрыт.
— Я подумал! — заявил пакистанец. — Бессмысленно сообщать вам сведения, пока непонятно, как вы отсюда выберетесь. Проблему нужно решать комплексно. И я этим займусь, как только разберусь с более неотложными делами.
Нет, мне не послышалось! Эта продажная мокрица собиралась мариновать меня, набивая цену.
— А пока, — продолжал Хаким, — вам придется подождать в камере. Надеюсь, недолго.
В ответ я снова набрал полные легкие воздуха, затряс головой и выдал новую серию болезнетворных чихов. Один использованный «клинекс» уже был зажат у меня в кулаке. Я высморкался во второй, встал и положил оба в пепельницу пакистанца. Тот с брезгливой гримасой наблюдал за мной.
— Да, и мне не хочется вас обыскивать, оставьте, пожалуйста, здесь все, что лежит у вас в карманах.
Я положил на стол бумажник, в котором был и мой паспорт, покрутил перед носом Хакима уже совсем тощим пакетиком с бумажными платками и сунул его обратно в карман. Еще при мне был блокнотик с обычной шариковой ручкой. Свой «монблан» я оставил в Москве у мамы. Блокнот мне тоже был не нужен — я записывал туда имена людей, которых мы снимали.
— Надеюсь, я могу вас попросить об одном одолжении. Пусть кто-то купит мне лекарства, а то, боюсь, я не доживу до того момента, когда после неотложных дел очередь дойдет до меня. Деньги в бумажнике!
— Я распоряжусь, — снизошел мой тюремщик.
Ну и что я мог бы еще сделать? Надавить на него? Напомнить, что он — наш агент и на него тоже найдутся рычаги воздействия? И как отреагирует этот психопат? Вы знаете? Я — нет!
Я уже шел к двери, а тут обернулся.
— Чистое любопытство! Каким образом вам удалось спастись? Я видел, что ваших товарищей моджахеды перед отступлением расстреляли.
Хаким перестал играть в маятник, уселся в кресло и повернулся разок туда-сюда.
— Я думал, вы проницательнее! Моджахеды бежали в такой спешке, что не успели бы даже открыть наши камеры.
Он взял мой бумажник, вытащил оттуда паспорт и принялся листать его.
— Это я приказал их расстрелять, вместе с какими-то мародерами, которые тоже здесь сидели, — продолжил он, не поднимая на меня глаз. — Они могли что-то заподозрить после вашего визита. А я не люблю подвергаться ненужному риску.
Уф! А я еще думал, не надавить ли мне на него! Да он бы без лишних слов присоединил меня к ребятам, которые лежали у стены с платками на лицах. И не только никто не сможет доказать, что он имел к этому хоть какое-либо отношение, но и просто обстоятельства моей смерти никогда не всплывут.
Чтение моего паспорта было настолько увлекательным, что Хаким даже не поднял на меня глаз, когда я выходил. Я понял, что есть люди, которых даже я — убежденный сторонник ненасилия, вегетарианец и любитель Моцарта — готов задушить собственными руками.
Охранник отвел меня к моей тощей куче соломы, но она меня не привлекала. Единственным способом не превратиться в сосульку было движение, и я принялся вышагивать вдоль всех четырех стен.
3
Я, по-моему, говорил, что уже сидел в тюрьме — и даже не один раз! Но впервые это было в дивном городе Сантьяго-де-Куба, полном пряных запахов, бешеных красок, музыки и восхитительных девушек, в которых намешана кровь десятка народов. Напомню, мы с моей первой женой Ритой два года прожили на Кубе, чтобы потом выдавать себя за кубинцев. Забрасывать в Штаты меня должны были как противника кастровского режима, освобожденного по амнистии (а нас таких в 1980 году было несколько тысяч). И, чтобы все было натурально и по приезде во Флориду мое прошлое могли подтвердить бывшие сокамерники, меня на три месяца поместили в общую камеру, где сидели и политические, и уголовники.
