Вот и когда мы вышли из тюрьмы, нас встретил запах ладана. Я в очередной раз попытался выяснить у Хабиба, как же все-таки называется это сказочное дерево, которое здесь просто сжигали в печке. И сейчас снова спросил: «Вот, чувствуешь опять этот запах?» Но Хабиб только повторял мне местное название: дерево арча. Что за арча?
Мы поехали на рынок за сигаретами. К Хакиму Касему, боюсь, мне придется прийти еще не раз — если наши хозяева это допустят. Получается, даже хорошо, что он отказался от интервью. Теперь мои попытки убедить его в этом будут выглядеть более естественно. Ну захотелось журналисту во что бы то ни стало снять пленного пакистанца!
Странный он все-таки субъект! Он думает, что попал в московскую милицию и сейчас появится мужчина в штатском, покажет красную книжечку и вытащит своего человека из «обезьянника». Он же не может действительно предполагать, что я в одиночку организую здесь штурм тюрьмы? На что он рассчитывает? Что мы решимся связаться с Масудом по линии разведки и попросим передать пленника нам? Если бы это было возможно, Контора наверняка бы задействовала этот вариант — зачем посылать в Афганистан целую группу? Почему она это не сделала? Боится утечек? Действительно, если талибы вдруг узнают, что русские по-прежнему интересуются Таировым, то есть хотят вытащить его из заточения, они перепрячут его, и тогда все придется начинать сначала. Конечно, если мне не удастся уломать Хакима, Конторе, возможно, придется рискнуть и обратиться к Масуду. Но Эсквайр рассчитывает на то, что я, как обычно, справлюсь сам.
Хм! В Москве операция по установлению контакта с агентом казалась чрезвычайно сложной. Потом, здесь, в Талукане, все наладилось само собой — плевое дело! А теперь задание оказывалось еще более невыполнимым, чем это представлялось в Москве. Американские горки!
Деньги? Эта универсальная отмычка к любым замкам? Хаким алчный, но в тюрьме они ему ни к чему. Разве что подкупить охранников? Но тогда деньги должны быть где-то вовне. А-а, вот, наверное, на что он рассчитывает! Он хочет, чтобы я подкупил охранников и организовал ему побег. Теоретически это кажется осуществимым. Но выйти на нужного человека можно, только изучив все подходящие кандидатуры. А на это у меня нет ни времени, ни, учитывая мой статус иностранца в воюющей стране, возможности. А действуя наугад и пытаясь сунуть деньги кому попало, хотя бы тому старшему охраннику с бельмом на глазу, я вполне могу оказаться в соседней камере.
И все же пренебрегать такими знакомствами не стоило. Так что я решил, не откладывая, отвезти сигареты в тюрьму и наладить контакт с тюремщиками Дикой дивизии.
На талуканском рынке было все, даже пункт обмена валюты. Выглядел он так. На приподнятом дощатом помосте стояло широкое кресло с подлокотниками. В кресле, подложив под все части тела подушки, восседал степенный бородач в витом разноцветном тюрбане. Справа от него, прижатая большим голышем, чтобы не улетела, лежала стодолларовая купюра. А все пространство слева было заставлено перетянутыми резинками толстенными пачками афгани, такими, как та, которую поручил нашему попечению Хабиб. Пачки были размером в кирпич, и, навскидку, таких кирпичей была добрая сотня. Это был курс обмена. С его учетом, состояние нашего переводчика, которое показалось нам огромным, оценивалось доллара в полтора.
Нам менять деньги было ни к чему — для иностранцев в ходу были только зеленые. Я купил два блока неведомо где изготовленных красных «Мальборо», и мы вернулись в тюрьму. Старший охранник, почуяв какую-то выгоду, без лишних расспросов отвел нас с Хабибом в комнату для свиданий. В его здоровом глазу появился блеск.
Я достал из сумки сигареты и распотрошил один блок. Целый я пододвинул к нему.
— Моджахиддин! А это пакистани, — я отделил две пачки, — талиб, талиб, талиб.
От блока оставалось еще две пачки, и я положил их на целый блок:
— Это тоже моджахиддин.
Охранник вел себя достойно. Он повторил, указывая пальцем на каждую кучку:
— Талиб, талиб, талиб, пакистани, моджахиддин.
— Все верно. Хуб, хорошо!
Я повернулся к Хакиму:
