— Пако!
Смотри-ка, Эсквайр, оказывается, помнил мое имя, пусть и не настоящее. Он никогда не называет меня так, но, получается, помнит.
— Пако! Я не могу всего тебе сказать — даже тебе. Но поверь мне, что этот камень для нас не менее важен, чем генерал Таиров. Ты что думаешь, я не понимаю, насколько ничтожны твои шансы встретиться с этим Хакимом? Не получится, мы попробуем что-то еще — не похоже, что Таирова со дня на день могут убить.
Тут Бородавочник, видимо, решил, что расхолаживать меня все же не стоит, и подправил траекторию.
— Хотя что мы еще можем попробовать? Ума не приложу. Сам понимаешь, какая это страна. Афганистан — не Сочи. Честно тебе говорю, у нас до сих пор нет ни одного альтернативного варианта — ну, реального. Но по крайней мере генерал еще жив. А изумруд, если бы тебе удалось его заполучить, возможно, спасет сотни жизней!
Вот он что теперь придумал, гений-манипулятор! Раз я ради чужой жизни готов рискнуть своей, отныне денежной единицей в наших расчетах будут исключительно человеческие жизни. Изумруд — сотни жизней, обезвреженная партия взрывчатки — тысячи, аналитическая справка ЦРУ — поменьше, но все же две-три-то точно стоит!
— Виктор Михайлович, но ведь этот изумруд не лежит у Масуда на столе в качестве пресс-папье. И, боюсь, мне за красивые глазки его никто не подарит. Его кто-то охраняет, наверняка не один человек. А у меня денег на соответствующий бакшиш нет.
— А их ни у кого нет! Ни у Службы, ни у правительства. Мы пробовали обменять камень у Масуда на танки и вертолеты — он отказался. Здесь нужно придумать что-то другое. Я в безвыходном положении. Правда! Вся надежда на тебя.
Я молча уставился на Бородавочника: даже у откровенной лести есть пределы.
— Ну прости, — согласился тот. — Это было грубо. Не достойно ни тебя, ни меня. Просто я правда в безвыходном положении.
Знаете, что я вдруг понял? Когда мы встретились тогда, в понедельник утром — ну, когда я приехал к нему подписать свою вольную, — Бородавочник был обеспокоенным не из-за того, что ему куда-то надо было ехать. Он не знал, чем кончится разговор со мной и как убедить меня взяться за это дело. У него, похоже, и вправду не было под рукой никого, кто бы, по его мнению, мог выполнить хотя бы одно задание — и вернуться домой живым. Потому что в противном случае вся затея теряла какой бы то ни было смысл.
7
Почему мне не пришло в голову взять с собой спальный мешок? Почему это не пришло в голову тем, кто нас посылал? А ведь меня перед отъездом инструктировал человек, который провел в Афганистане шесть зим из десяти. Наверное, в армейских палатках печки все же были не из жести.
Может, у масудовских ребят есть спальники? Надо поговорить утром с нашим улыбчивым контрразведчиком Фаруком или кто там с нами будет заниматься.
Я высунул нос и с надеждой посмотрел в сторону окон. Нет, та же непроглядная мгла. Отодвинув край куртки, я нажал кнопку на своих электронных часах: десять минут пятого. Я, как всегда, улетел из Штатов, имея на запястье свой «патек филипп» 1952 года стоимостью полмиллиона долларов. Я вовсе не так богат, и это, наверное, самая дорогая вещь у нас с Джессикой. Просто я ношу на руке этот подарок одного друга-магната, когда отправляюсь на важные деловые встречи, а потом несусь в аэропорт и забываю оставить их в банковской ячейке. Хорошо, что на этот раз я ехал на операцию через Москву и смог оставить семейное сокровище у мамы. А чтобы не оставаться вообще без часов, я попросил помощника Эсквайра купить мне что-нибудь попроще. Он купил мне в переходе метро электронные «касио» за 28 долларов в пересчете с рублей. И знаете что? Они ходят не хуже!
Я прислушался. Мои оба бойца спали: Илья с клокочущим присвистом, Димыч — ровным шелестящим звуком. Йоги — я когда-то этим интересовался немного — сравнивают такой звук с пролетающим рядом шмелем. Я закутался поплотнее в одеяло. Что, все афганцы ворочаются сейчас на подстилках, стараясь заснуть в своих морозильных камерах? Или они спят в шерстяных балахонах с пакулями на голове?
Я усмехнулся. «Духи»! Наш вертолет коснулся колесами земли — по своей воле, а не так, как это чуть не случилось минут за двадцать до того. Еще вращались винты, когда в поток воздуха влетела стайка кричавших и смеявшихся ребятишек, наслаждавшихся тем, как ветер треплет их волосы и одежду. А потом со всех сторон появились «духи». Так наши солдаты прозвали своих противников, которых в течение почти всей войны официально звали «душманы», то есть враги. С первого контакта с ними я понял, насколько это прозвище было точным. «Духи» появлялись ниоткуда, из воздуха — худые бесплотные тени в одинаковых коричневых и черных чапанах и пакулях, бородатые, многие с «калашниковым» на плече. Они хватали вещи, которые выгружались из вертолета, и тут же исчезали в никуда. С ужасом мы обнаружили, что точно таким же образом стала выгружаться и пропадать наша аппаратура.
