На багажнике Сазоновой "волги" мигал бледный экранчик, на котором виднелись знакомые усы самого, то взирающего ястребиным взором, когда проклинал "вшивых блох" - предпринимателей, то одаривал всей сладкой улыбкой, говоря о самоотверженных "женщинах-труженицах" или патриотической молодежи, идущей толпой в его недавно созданный "лукомол". А потом его голос и вообще перешел на извинительный тон. Ступак прислушался, это уже было интересно. Оказывается, журналисты из России перешли границу - туда и назад, и теперь сидят в тюрьме. Сам разводил руками, он и хотел бы их отпустить, но не имеет права, все должен решить суд, он же не может вмешиваться в дела правосудия. Такой вот бесправный начальник...
- Берии, Ежова на них нет, - сокрушался Сазон, перебирая на низком верстаке подшипник. Плешка тоже подошел поближе и добродушно заметил.
- Так и на Берию с Ежовым нашлась управа.
Это был явный намек, Сазон обозлился на соседа - он был просто разъярен.
- Управа? Да! А порядок был. Через границу, как зайцы не бегали. Граница была на замке. А этим дали волю...
Здесь все знали, что Сазон был из чекистов, лет двадцать прослужил на границе и гаражники, особенно покойный дед Алексея, звали его Карацупом. Потом перестали, когда узнали, что он вместе со всеми был приравнен к участникам ВОВ (Великой Отечественной войны). Раньше и Ступак что-нибудь сказал бы ему, но не сейчас, он не мог раскрываться до поры до времени. Тем более, когда началась эта игра.
- Это русские журналисты, - гнул свое Плешка. - Так как же ты против русских выступаешь?
- Я - против националистов!
- Белорусских? Или русских тоже?
Сазон на это ничего не ответил, только пробурчал что-то себе под нос. Наверно, этот вопрос был слишком сложным для простого сталинского пограничника, насквозь русского по национальности.
Наконец деньги у Ступака окончательно закончились, он доел в гараже засохший кусок хлеба и был голоден с утра. Занять у кого-либо уже не представлялось возможным, он и так должен был Плешке двадцать пять тысяч, Сазону, правда, меньше, но к Сазону он теперь не хотел обращаться. Оставалось спросить у молодого Алексея и Ступак с утра высматривал его. Да только Алексей что-то не появлялся, может, уехал куда, думал Ступак. Отлучиться в город он не решался, ждал, что должен же приехать к нему Шпак. Так и просидел до вечера голодный и очень злой - на себя, на жизнь, на весь белый свет.
На другой день, однако, вместо Алексея около гаража появилась его жена, маленькая худенькая брюнетка с маленьким сыном. Она выглядела заплаканной и принесла ошеломительную новость.
- Алешу арестовали.
- За что?
- Ну, прислали повестку из прокуратуры, что вызывают как свидетеля. Насчет того митинга. Он пошел и пропал. Оказывается, его в прокуратуре и арестовали. Что теперь делать? - тоскливо спросила женщина.
Малец увлеченно теребил подол ее коротенькой, по моде, юбки
- Пусть не путается с бенеэфовцами, - сурово отрезал Сазон.
- Ничего, не плачь, - утешал Плешка. - В Хельсинкский комитет надо обратиться. Там хорошая женщина-адвокат есть.
Ступак ничего не сказал и, чтоб не травить душу, отошел в темный угол своего гаража. Он чувствовал, что никто ей не поможет, ни Хельсинкский комитет, ни адвокат, ни сто адвокатов, суд и закон были в его руках и свою политику он вел, как хотел - напролом сквозь закон и право, через судьбы людей, топтал конституцию и все международные соглашения. Остановить его может только сила. Да только где ж она, эта сила?. Откуда было ее взять? Темный забитый народ только и знает смотреть в его хитро-блатные глаза и поддерживать все, что он ни скажет. А стоит кому-то из-за границы заступиться за невинные жертвы, помочь деньгами, как тут же - разнузданный поток грязи в газетах и по телевизору - заговор, происки ЦРУ, наступление НАТО на восток. Где-нибудь зашевелится горстка оппозиции, самые смелые из которой хотят сменить власть, так искалечат жизнь и им, и всем родным. На что ж надеяться?
Но через месяц после приезда Шпака в жизни Ступака все переменилось забурлило, засуетилось, словно на пожаре. Утром, только он побрился перед осколком зеркала, в дверь громко застучали, перед гаражом стояла его жена, которую подняли с постели.
