Вскоре за окном свет начал меркнуть. Тусклый луч поднялся под потолок и заскользил по стене, исподволь из белого превращаясь в серый. Горный день мало-помалу превращался в вечер.
Неожиданно зашевелился Стефан. Дёрнувшись на цепях, он зашепелявил, сплюнув выбитые зубы.
– Михай?
– А-а… – встрепенулся Смородин. – Я здесь.
– Да уж вижу. О чём задумался?
– Ни о чём. За мухой смотрю.
– Мухой? – даже изувеченная дикция не смогла скрыть удивления боцмана.
– Да понимаешь, Стефан, – начал старательно проговаривать слова, чтобы отвлечься от боли, Миша. – Есть в авиации такая шуточная дилемма. Вопрос для курилки. Мы им молодых лейтенантов на смех поднимали. Вот как садится муха на потолок: с петли или с бочки?
– Что? – опешил Стефан. – Ты уже с разумом простился?
– В том-то и шутка, что никто сам толком не знал, как она это делает. А я всё думал, вот сяду за книги и обязательно узнаю. Да всё как-то руки не доходили. А видать, так и не узнаю… – вздохнул Миша. – Обидно с долгами уходить.
– Муха! – вдруг заистерил боцман. – Муха! Нам жить осталось до рассвета, а ты мух считаешь?! Для нас послали за усташами, а ты мух разглядываешь? Да тебе, похоже, уже в уши червей запустили, и они тебе все мозги начисто выжрали!
– Стефан, а что за усташи? Хотел тебя ещё до мухи спросить, да как-то вылетело.
– Я же тебе сказал – черви.
– Черви? А зачем нам черви?
– Затем, что выпросил ты у инквизитора казнь жуткую! Жуткую и страшную. Нет, чтоб покончить с нами одним махом, так решил аншеф Станислав муками нашими потешиться.
– Как это происходит?
– Эту казнь церковь у османов переняла. Казнят ею только отступников и безбожников, потому как даже самый последний палач не осмелится так казнить христианина. Даже для палача – это грех неслыханный, потому как муки страшные. Зачем ты, Михай, стал инквизитора задевать? Сейчас бы уже покоились с миром, да ждали встречи с Иезусом, а не с усташами.
– Прости, Стефан. Обидно мне стало, что он нас мусором считает. Хотелось, если уйти, так чтоб запомнили. Придётся помучиться?
– И не один день. Усташи света боятся. Их садят в стеклянный графин и приставляют к голове. Червь, спасаясь, мечется и заползает жертве в ухо. А затем там живёт, пожирая мозги. Слыхал, что несчастные в страшных муках бьются по несколько дней, прежде чем придёт избавление. Ни сна, ни забытья, ни спасения. Жертве не дают покончить с собой, но насильно поят, кормят и ещё шубу накинут, чтоб не замёрз да подольше мучился. Вот такую ты нам выпросил казнь.
– Да-а… – протянул потрясённый Смородин. – Мастера…
– Да уж, что есть, то есть, – всхлипнул боцман. – Жалею, Михай, что поумнел я поздно. Я всегда просил у Господа лёгкой жизни, а просить-то надо было лёгкой смерти. А ты говоришь – муха. Жаль, цепь хорошо натянули – понимают. А то бы накинул на шею, да прощайте, господин главный инквизитор! Не достался вам бедолага Стефан Мирча!
Выговорившись, боцман надолго затих, повиснув на вытянутых руках. Шевеля губами, он безмолвно молился, затем вновь нахлынувшее видение предстоящей казни выдавило из его груди протяжный стон. Звякнув цепью, он всхлипнул, дёрнулся и вдруг зарыдал, забившись в истерике.
– Не хочу! Пожалейте – убейте по-людски! Это ты во всём виноват! Ты безбожник! А меня-то за что?!
Миша с жалостью посмотрел на его муки и вдруг его взгляд преобразился.
– Стефан, стой!
Но боцман его не слышал.
– Стефан, замри!
На этот раз боцман стих и поднял на Смородина взгляд, полный слёз:
– Что?
– Дёрни левой рукой.
– Зачем?
– Дёрни и посильнее.
Стефан, нехотя, подчинился, и тогда Миша сдавленно выдохнул:
– У тебя левый костыль качается. Подними руку вверх, затем резко вниз.
Боцман звякнул цепями и, поднявшись на затёкших ногах, резко навалился на левую руку.
– Точно качается! Ракушник рыхлый. Давай ещё раз вверх и вниз.
Смородин посмотрел на костыли, державшие его собственные цепи, но эти держали крепко.
– Давай, Стефан, давай! – подбадривал он боцмана. – Мне отсюда видно. Ещё немного, и он вывалится.
Через час мучений Стефан неожиданно повалился, повиснув на правой руке. Длинная цепь упала у его ног, свернувшись в темноте неясным клубком.
