Затем консул любезно устроил нам небольшую экскурсию по зданию посольства, показав галерею портретов всех французских послов в России, начиная, кажется, еще с наполеоновских времен…
Когда мы покидали посольство, охранник у ворот (совсем не тех, через которые мы туда заходили) — простецкого вида дядька в униформе — вдруг негромко, с почтительной улыбкой на лице, произнес: «Adieu, monsieur Limonov!»
Такое внимание и уважение, проявленные французами к его персоне, искренне порадовали и даже развеселили Лимонова.
Но с соотечественниками дело обстояло несколько сложнее. Вниманием со стороны простых россиян Лимонов теперь, после суда и триумфального возвращения в Москву, обделен не был, но на уважение со стороны официальных лиц ему рассчитывать пока не приходилось.
И тем не менее, несмотря на массу важных дел в Москве и различных сложностей, ехать в Харьков все же было необходимо.
Престарелые родители Лимонова, обрадованные освобождением сына и заждавшиеся его, плохо себя чувствовали. Особенно отец, который уже практически не вставал с постели. И надо было торопиться, чтобы застать его в живых.
— Ну что — едем? — в очередной раз спросил меня Лимонов.
— Едем, — подтвердил я.
— Проскочим? Ты как думаешь?
— Попробуем. В любом случае, попытаться надо.
— Да, хотя бы попытаемся…
Участковый милиционер — высоченный капитан, кабинет которого находился в районе метро «Алексеевская», без лишних вопросов разрешил Лимонову покинуть Москву, чтобы повидать родителей. Да и впоследствии он никогда не препятствовал ему уезжать из города — в Питер или куда-то еще, когда это было необходимо.
В ближайшую субботу, в 5 часов утра, я подъехал на своем недавно купленном «лексусе» на Космодамианскую набережную Москвы-реки — к огромному светлому «сталинскому» дому, где в квартире, предоставленной политологом Станиславом Белковским, жил в тот период Лимонов.
Эдуард, а вместе с ним Анатолий Тишин и Дмитрий Нечаев уже ожидали меня наверху, в квартире, в полной готовности.
Ребята погрузили в машину сумки со своими вещами и книжками Лимонова для харьковских нацболов, и мы вчетвером поехали по летней, еще только просыпающейся, безлюдной и оттого вдвойне прекрасной Москве в направлении Симферопольского шоссе.
Лимонов расположился, как обычно, когда ездил со мной, на переднем сиденье, ребята — сзади, я полностью открыл окно со своей стороны, и прохлада июльского утра вместе с этим огромным городом, сверкающим на солнце и разбегающимся в разные стороны от бесшумно и плавно несущейся вперед тяжелой машины, наполнили нас ощущением свободы, здоровья и ожидания приключений. А что еще нужно человеку? Хорошие, счастливые минуты были, скажу я вам!..
И вообще в те годы мы все были моложе; то, что произойдет с Россией в скором будущем, нам, опьяненным свободой и успехом, было неведомо; и фраза «Мясо, водка, женщины, война!» была тогда чуть ли не любимым нашим тостом, наравне с шедшим всегда первым по очереди «За нас здесь!», затем «Мы — русские! Какой восторг!», а у лимоновцев еще и «За революцию!»
Под словом «нашим» я имею в виду не только нацболов, но и свое собственное окружение — художников, литераторов, журналистов, музыкантов и даже близких мне по духу адвокатов, каковых было и есть немало.
И вы знаете, к этим брутальным тостам всегда с удовольствием присоединялись и наши женщины, и… адвокаты евреи! А слова «война» и «революция» для большинства из нас означали именно «приключения»!
Успев выехать за город до появления в Москве первых потоков машин и автомобильных заторов, мы помчались на юг.
Окончательно проснувшиеся от свежего ветерка ребята заговорили между собой, а когда начинали разговаривать мы с Лимоновым, они уважительно умолкали, стараясь нам не мешать и прислушиваясь к тому, что рассказывал их вождь.
А он, естественно, больше рассказывал о том, что пережил за последние два с половиной года, о тех людях, с кем познакомился в тюрьмах и в лагере, говорил с ребятами об их совместных партийных делах и ближайших планах.
Я включил радио. Болтая, мы периодически прислушивались к тому, что передавало «Эхо Москвы». Потом, когда отъехали подальше от города и сигнал «Эха» до нас уже не доходил, в ход пошел CD-чейнджер.
