Наверное, не менее двух часов мы проторчали с Боровым на холоде около входа в изолятор, ожидая Медведеву, и значительную часть этого времени Сергей говорил на различные философские и прочие отвлеченные темы, рассказывал о себе, о музыке, но ни слова о Наташе.
А она и по дороге в Лефортово, и назад, на Комсомольскую площадь, возбужденно говорила только о Лимонове: ругала его, смеялась своим неподражаемым смехом, вспоминала какие-то моменты их совместной жизни, смеялась и снова ругала…
«Эдик сошел с ума!..»
«Он доигрался!..»
«Эдик сошел с ума!..»
Да, своим арестом, как я понял, Лимонов явно превзошел в ее глазах самого себя. Для нее это было нечто! Мне кажется, что, получи Лимонов Нобелевскую премию по литературе, это бы не так поразило Наташу, как его арест, заточение в Лефортово, ФСБ, обвинение в терроризме… И уж конечно, это было круче любых рок-групп, телевизионных эфиров, «Рождественских встреч» с Пугачевой, а также куда серьезнее и драматичнее всяких лирических стишков, скандальных романов и раздирающих душу песен.
По крайней мере, именно об этом я думал, пока гнал свой «мерс» по вечерней сырой Москве и слушал возбужденный монолог Наталии, сидящей справа от меня.
Затем она много раз мне звонила, мы беседовали, и она была уже более сдержанна и спокойна. Однажды мы пересеклись с Медведевой случайно на концерте группы «ДК», и Наталия сказала, что ей понравился мой альбом «Эротические галлюцинации русского адвоката». Она даже хотела привлечь моих питерских музыкантов и саунд-продюсера Петра Струкова к работе над своим новым альбомом. А спустя некоторое время Наталия передала мне заявление, в котором говорилось о ее готовности (и согласии матери) прописать в их питерскую квартиру Савенко Эдуарда Вениаминовича.
Но потом, после моего отъезда на целых семь месяцев в Саратов (вслед за этапированным туда Лимоновым), наша связь с Медведевой прервалась.
И только после выхода в свет книги Лимонова «В плену у мертвецов» Наталия неожиданно мне позвонила, обрушив очередную порцию брани в адрес Эдуарда.
В той книге Лимонов подробно рассказал о своем свидании с Медведевой в Лефортовской тюрьме, описав эту сцену и саму Наталию очень реалистично и жестко.
…Я увидел её голову на той же высоте, где она и находилась шесть лет тому назад, но голова была другая, ссохлась, словно чучело, сделанное из той этой головы. Время полумумифицировало голову моей некогда любимой женщины. Она не находилась в той степени мумификации, как знакомая мне с возраста 24 лет (я только приехал тогда в Москву) мумия в Египетском зале музея имени Пушкина, но была на полпути к этому состоянию. Вообще-то если бы я был добрый человек, мне следовало бы всплеснуть руками, ничего ей не сказать, разумеется, но, возвратившись в камеру, написать что-нибудь вроде баллады Франсуа Вийона «Дамы былых времён». Это если по-нормальному. Но так как я государственный преступник, судя по статьям, отъявленно жестокосердная личность, припомнив, сколько эта женщина попортила мне крови, я со злорадством подумал: «Так тебе и надо! Твоя некогда прекрасная физиономия фотомодели — похожа на суховатую палку. Твои глаза: один меньше другого, они как два пупка. Тебя, Наталья Георгиевна, время изуродовало за твои пороки…»
Это было не единственное место в книге, отчего Наталия так завелась.
Да, на сей раз в ее словах и в ее голосе слышались только обида и злость. И, если честно, Наташа была совершенно пьяна. Она обвиняла Лимонова во всех смертных грехах и разве что не проклинала его. Она обещала, что «Боров с ним разберется» (каким образом Боров мог «разобраться» с человеком, сидящим за решеткой, Медведева не уточнила; но не думаю, что она хотела, чтобы Боров и сам оказался в «третьяке» Саратовского централа ради мести за оскорбленную честь своей любовницы). Она ругала и меня за то, что я взялся защищать Лимонова и ношусь с ним, как будто он мне сват или брат.
— Он там что — вообще обнаглел?.. Нахуй мне его книжки!.. Пусть себя описывает… — басила она в трубку, растягивая слова. — Передай ему все, что я о нем думаю!..
