Едва смельчаки целыми и невредимыми добрались до вершины баррикады, как мощный взрыв потряс громоздкое сооружение до основания. Баррикада дрогнула, покачнулась и рухнула, увлекая за собой юношей.
— Предательство! — вскричал старый Батист.
Сквозь густое облако дыма он видел лишь неясные очертания сыновей, которые беспомощно барахтались под обломками.
— Предательство! Ко мне, «угольки»! Спасем их, если живы, и отомстим, если мертвы!
Постепенно дым рассеивался. Посреди заграждения зияла огромная брешь, в которую вполне мог бы протиснуться не один смелый, решительный, хорошо вооруженный солдат.
Орудия били без передышки. Теперь пролом держали под постоянным прицелом, и с каждым ударом он увеличивался. Ураганный огонь не давал метисам подобраться к бреши и восстановить разрушенное.
Вдалеке колонны разворачивались для атаки. Фигуры солдат в мундирах стального цвета виднелись справа и слева среди цветущих фруктовых деревьев. Рожки трубили сигнал к штурму.
Метисы кинулись к домам. Лишь несколько во главе с Батистом, не обращая внимания на рвущиеся вокруг снаряды, до крови обдирали руки, стараясь вытащить отважных юношей, — живые или мертвые, они покоились под обломками.
Предательство! Слово, сказанное Батистом, переходило от одного к другому. Действительно, проход длиною не менее пяти метров мог быть делом рук только изменника. Узкий коридор начинался от углового дома с дверью, плотно заколоченной досками и замаскированной старым матрасом, набитым кукурузными листьями.
До глубокой ночи метисы отражали атаки генерала Мидлтона. Скромное селение встало на пути тысячи хорошо обученных солдат английской регулярной армии. Батóш[5], оплот борьбы за независимость «угольков», как и в предыдущие дни, героически выдерживал осаду.
В сумерках началось восстановление укреплений — примитивных, но внушительных. Снести дотла оборонительные сооружения не удалось ни карабинерам из Виннипега, ни гренадерам из Торонто, несмотря на троекратный отчаянный штурм.
Бой продолжался. Баррикаду удалось укрепить заново, но силы оказались не равны: на одного метиса приходилось не менее трех солдат, причем лучше организованных и вооруженных.
Но что же предатель, кто он? Негодяю придется держать ответ за свое преступление!
Черт побери! Похоже, это владелец того самого углового дома Туссен… Ну да, Туссен Лебеф — торговец, что держал в Батоше небольшой рынок, где все жители запасались провизией. Человек не очень-то честный… Давал деньги в рост под не столь уж маленькие проценты и, как шептались, занимался контрабандой… Но ведь и такой приветливый, веселый, дружелюбный! Всегда был готов угостить трубочкой или поставить стаканчик! Кто бы мог подумать? Впрочем, быстрый взгляд его серых глаз, загадочная улыбка, таинственные исчезновения, весьма частые и продолжительные, не могли не настораживать.
Да, но он сразу откликнулся на призыв командиров, показал себя пылким патриотом! Жена и дети его спали на матрасе, затыкавшем дыру. Хотя, возможно, разговоры о болезни младшего сынишки — ложь, необходимая, чтобы никто не трогал матрас, под которым Туссен копошился по ночам, точно крот.
Вчера он увел семью из деревни, опасаясь за жену и детей… да и за кубышку, где хранилась выручка от торговли, подскочившая в пятнадцать раз с начала осады, деньги, нажитые ростовщичеством и предательством.
С первыми залпами пушек он подпалил шнур, и теперь Батошу не продержаться. О, проклятый иуда! Но где же он прячется? Его видели здесь всего за четверть часа до взрыва.
Реплики, возгласы, проклятия облетели улицу за несколько минут. Люди говорили одновременно, не обращая внимания на грохот.
Раздался радостный возглас. Батист, разгребая с друзьями обломки, увидел наконец сыновей, они лежали скорчившись, тесно прижатые друг к другу, подмятые балкой, что спасла им жизнь, загородив от осколков. Братья тяжело дышали и звали на помощь.
Работа закипела с новой силой. Спасатели оттаскивали бревна, отбрасывали доски и камни. Наконец Жана, Жака и Франсуа, окровавленных, контуженных и оглушенных, почти бездыханных, извлекли из ловушки.
