— Давай! Может быть, тебе больше повезет. А у меня уже руки отваливаются.
Жан стал неистово надраивать по-прежнему неподвижное тело. Прошло двадцать минут. Пот струился по сосредоточенному лицу «уголька», а на коже пациента проступила кровь.
— Битый час бьемся, работаем, словно нам обещали платить по двадцать пять франков в день, а он лежит бревно бревном!
— Погоди, брат! Нет, я не ошибся! Он вздохнул…
— Не может быть!
— Точно! Он дышит… только слабо…
— Пусть глотнет чего-нибудь покрепче…
— У меня во фляге сливовая водка.
— А по-моему, надо вложить трут между пальцами и поджечь. От этого даже мертвый встанет.
Сказано — сделано. Несколько ударов огнива по кусочку кварца, и трут, затрещав, вспыхнул между пальцами, связанными той самой веревкой, что послужила для казни.
Одновременно Франсуа, с силой разжав зубы, влил Бобу в рот с полпинты[48] водки.
Ко всеобщему удивлению, кадык на шее умирающего дернулся, показывая, что водка прошла вовнутрь.
— Братья, дело идет на лад! — радостно крикнул Франсуа.
Обгоревшая кожа задымилась, распространяя отвратительный запах паленого мяса. Внезапно Боб вырвался из сильных рук молодых людей, вскочил, словно подброшенный электрическим зарядом со всей телеграфной линии Гелл-Гэпа, но тут же снова рухнул, ругаясь, как пьяный матрос.
— Проклятье! Канальи решили сжечь меня живьем!
— Не надо нервничать, — примирительным тоном заметил Жан, не удержавшись, впрочем, от улыбки. Он был чрезвычайно доволен результатами оздоровительного массажа и применения жестокого, но действенного средства — тлеющего трута.
— Мы — ваши друзья, иначе не стали бы снимать вас с виселицы… Видите эту веревку? На ней вас вздернули…
— Вздернули? Черт меня побери, если я помню хоть что-нибудь!
— Ну, в жизни часто случаются вещи, о которых лучше не вспоминать.
Мистер Боб, все еще туго соображая — в чем, конечно, не было ничего удивительного! — с изумлением уставился на своих юных спасителей. Он заметил их высокий рост, необычно длинные волосы, добродушные загорелые лица, открытый взгляд, одежду из оленьей кожи с бахромой и ухоженное оружие. Было видно, что он силится вспомнить, где мог их видеть, но без особого успеха.
— Не старайтесь… вы нас не знаете. Мы — братья, метисы из Канады. У нас дела в Гелл-Гэпе. А вы — первый из его обитателей, кого мы встретили… правда, высоковато вы забрались. Мы решили воскресить вас… и нам это удалось! Не сердитесь, что наши средства оказались чересчур сильнодействующими. Обстоятельства этого требовали: ваше состояние было довольно-таки плачевным.
— Ничего не помню! Я ехал верхом… лошадь упала на меня… я потерял сознание… и вот теперь вижу вас.
— Пока вы находились без сознания, вас подобрали и вздернули. Возможно, обморок спас вам жизнь.
— Как бы то ни было, друзья, я должен поставить за вас свечку… Кроме шуток! Я вам чрезвычайно признателен, слово Боба Кеннеди… это мое имя! Поверьте, это совсем немало — признательность Боба Кеннеди! Вот увидите… Я сделаю для вас все, даже если вам вздумается захватить в плен американского президента…
— О, не следует преувеличивать, — возразил Жан, — эту маленькую любезность мы оказали бы любому.
— Я знаю цену такой любезности и не собираюсь переплачивать. Отныне ваши друзья — мои друзья, ваши враги — мои враги. Я буду помогать вам во всем, мистер… мистер? Как вас зовут?
— Жан.
— Жан… а дальше?
— Жан де Варенн. Мы — сыновья старого Батиста, соратника Луи Риля.
— А, так вы герои Батоша! Все газеты взахлеб писали о ваших подвигах… Даже наш листок «Гелл-Гэп ньюс» целых две недели трубил…
— Мы сделали все, что могли, но, к несчастью для нашего дела, Батош пал…
— Ну, не все потеряно… Луи Риль еще держится.
— Его армия тает с каждым днем, и запасы на исходе.
— Э… а могу я узнать, что привело вас сюда?
— Братья, — обратился к младшим осторожный Жан, — можем мы довериться джентльмену?
— Нам нечего скрывать.
Жан повернулся к ковбою:
— Мистер Кеннеди…
— Зовите просто Боб. Мне так больше нравится.
— Я хотел спросить, в состоянии ли вы выслушать. Вам, должно быть, чертовски не по себе… все-таки виселица. А потом, вы, наверное, хотите есть и пить… И еще: тем, кто вас повесил, — не придет ли им в голову фантазия вернуться и полюбоваться плодами своего труда?
