– Врешь!
– За базар отвечу! Мы знаешь какие коньяки хлебали? За четыре штукаря! С горла! По батлу в рыло! Эликсир! – Косой мечтательно закатил глаза.
– Иди ты!
– Вот тебе зуб!
– А сейчас где твой кореш? – заинтересовался Юра. – Давай к нему сгоняем? Совсем ведь худо, к смерти тянет.
– Да нету его, – Косой поник. – Не вернулся с последнего рейда. Пропал.
– Ну и что мне с твоего кореша, если жмур он давно? – разозлился Юра. В желудке жгло, а голова раскалывалась от жары и похмелья.
– Да я не об этом, вообще говорю. В целом.
– Что в целом?
– Что туда надо лыжи вострить. На металлоломе мы много не подымем, так только, копейки, меди вон мало, а с черного – гроши одни. Лохов по подъездам тоже не всю жизнь щипать, могут и повязать. А там – все законно.
Юрка хотел обматерить приятеля, но задумался. Верно говорит, на подсосе не жизнь. Металлолом сдавать не хотелось – потом сильно болела спина, да и денег получалось заработать немного – едва двоим хватало пожрать один раз нормально и выпить. На завод идти? Да кто его возьмет с неоконченным образованием? К торгашам податься? Нет, зарежут – еще не утих кипиш с Бахой. Надо дело нормальное искать.
– Лопатник, говоришь, пух? – задумчиво переспросил он, вытирая пот со лба.
– Не застегивался даже! – закивал головой Косой.
– Это хорошо.
Тогда-то Юрка и решил свою дальнейшую судьбу. На следующее утро, немного отойдя от похмелья и приведя себя в порядок, отправился он на вокзал. Там выследил какого-то перца неместного, с виду богатого, хорошенько прижал в туалете, отобрал кошелек и купил билет в один конец.
Так началась его другая жизнь.
10
Холодец поглотил нас сразу: только мы находились у его границ как – шмяк! – и мы уже внутри.
– Ты уверен, что эта штука не опасна? – спросил я, ощущая, как все внутри сжалось от страха. Неприятное ощущение, словно кто-то чужой пристально глядит в спину, усилилось. Мне стало не по себе.
– Конечно, все будет нормально, – ответил Ожогин, но таким голосом, что я понял – он и сам боится.
Парни молчали.
Машина двигалась медленно, ежеминутно буксуя в мягкой податливой почве. Дорога отсутствовала. Мы двигались в серой дымке вслепую – свет фар не мог пробить пелену, словно она была сплетена из нейлоновых нитей. Макс напряженно вглядывался в окно, но ничего, кроме угловатых теней, то выплывающих, то исчезающих в этом молоке, разглядеть не мог.
– Надо было стороной объехать, – подал голос Саня.
– Не получится, – хмуро ответил капитан. – Только через это место. Оба объезда, которые были раньше, теперь сплошь покрыты аномалиями. Один путь и остался.
– И тот весь в этом молоке проклятом! – пробубнил Саня.
Я хотел поддержать друга и вместе поворчать на Ожогина, но вдруг почувствовал, как туман начал вновь пульсировать в такт моему сердцу. Мне стало плохо, голова закружилась. Едва не теряя сознание, я хлопнул Макса по плечу, шепнул:
– Тормозни!
– Что? Зачем?
– Леха, ты чего такой бледный? Совсем как этот туман! – забеспокоился Саня.
– Тормозни, – вновь просипел я.
Голова кружилась, а ноги стали ватными. Я едва держался, чтобы не вырубиться, и когда Макс, наконец, остановился, едва соображал, где нахожусь.
Открыв дверь, я вывалился наружу, готовый опорожнить желудок, но меня не тошнило. Едва глотнув свежего воздуха, почувствовал себя лучше. Ощущение пульсации тумана прошло. Я еще некоторое время валялся на мягкой дернистой почве, глотая холодный воздух и чувствуя, как организм начинает приходить в себя, потом решил возвращаться на сиденье. Оставаться тут не хотелось ни единой лишней минуты.
«Жуткое место!» – подумал я, поднимаясь на колени.
Плотный туман гасил любые звуки, создавая ощущение оглушенности. Вспомнилась вдруг статья в одном научном журнале, в которой рассказывалось о самой тихой комнате в мире, звукоизолированной таким образом, что начинаешь там слышать, как стучит собственное сердце, двигаются легкие или бурчит желудок. Долго в такой комнате находиться нельзя – можно сойти с ума. Вот здесь, в этом тумане, я почувствовал нечто сродни эффекту той комнаты. Плотная дымка сбивала зрительные ориентиры – ощущения далекого и близкого исчезали, а звуки гасились, наводя тишиной ужас.
