Патриция схватилась за грудь, покраснев от возмущения.
— У нас в семье нравы крутые, не спорю, — продолжала она, — но такого я в жизни не видела. Никогда. Чтобы сын бил собственную мать? Назвал ее визгливой сукой, или что-то в этом роде. — Она покраснела. — Он сказал и кое-что похуже, если уж говорить всю правду. Я уже пошла к телефону, чтобы вызвать полицию, но Лора умолила меня не звонить. Представляете, стоит передо мной, из носа кровища хлещет, и умоляет не вызывать полицию! Ну, я и не вызвала. Он уже выходил за дверь, жалкий трус. Мой Фрэнк крупнее его: конечно, куда проще ударить слабую женщину, чем двухсотфунтового мужчину. Фрэнк вышел прямо за ним, велел ему никогда больше сюда не возвращаться. Сказал, что, если он вернется, в следующий раз Фрэнк вышвырнет его никчемную задницу обратно в Нью-Йорк.
Патриции пришлось перевести дух после столь длинной речи.
— Могу вам прямо сказать, я гордилась мужем в ту минуту. Когда Лора прекратила истерику, Фрэнк ей сказал, что, пока она живет под его крышей, ей запрещено открывать дверь для Джоуи. А если она это сделает, пусть идет на все четыре стороны и живет как знает. — Она вздохнула. — У меня свои дети есть и внуки тоже, у меня бы сердце разбилось, если б я не могла с ними видеться. Но Фрэнк поступил правильно. Человек, который бьет свою мать, — самая худшая мразь.
— После этого вы его не видели? — спросила Рина.
— Больше я его не видела, и, насколько мне известно, Лора тоже его больше не видела. Все праздники нам испортил, но мы это пережили. Все успокоилось, как обычно и бывает. С тех пор самое большое волнение мы пережили, когда случился пожар в доме, который мой сын строит в округе Фредерик.
— Пожар? — Рина переглянулась с О’Доннеллом. — Когда это было?
— В середине марта. Только-только подвел под крышу. Какие-то юнцы вломились в дом, устроили вечеринку, притащили керосиновые обогреватели, чтоб холод разогнать. Один из них опрокинулся, кто-то уронил спичку, и дом наполовину сгорел, прежде чем пожарные потушили огонь.
— Юнцов поймали? — осведомился О’Доннелл.
— Нет, и это просто возмутительно. Месяцы работы пошли прахом.
Когда дверь открылась, Патриция оглянулась на Рину и встала.
— Лора…
— Что они здесь делают? — Глаза Лоры покраснели и вспухли от слез. Рина поняла, что в церкви она больше плакала, чем молилась. — Я же вам сказала, я не видела ни Джо, ни Джоуи.
— Мы не смогли связаться с вашим сыном, миссис Пасторелли. Он больше не работает в автомастерской.
— Значит, нашел кое-что получше.
— Возможно. Миссис Пасторелли, у вас есть часы и серьги, подаренные вам вашим сыном в декабре прошлого года?
— Не знаю, о чем вы говорите.
— Миссис Пасторелли! — Рина старалась говорить как можно мягче, но не сводила глаз с Лоры. — Вы только что вернулись из церкви. Не усугубляйте свое горе ложью об этих вещах.
— Это были подарки. — Слезы, стоявшие у нее в глазах, выплеснулись и покатились по щекам.
— Сейчас мы поднимемся наверх и возьмем эти вещи, — сказала Рина, обняв Лору за плечи. — Я выдам вам квитанцию на них. Мы все выясним.
— Вы думаете, он их украл? Почему все всегда подозревают моего мальчика в самом худшем?
— Просто нужно все досконально прояснить, — продолжала Рина, ведя Лору вверх по лестнице.
— Он точно их украл, — проворчала Патриция. — Я так и знала.
— «Пьяже», — сказала Рина, осмотрев часы в машине. — Сорок бриллиантов по ободку циферблата. Золото семьсот пятидесятой пробы. В розничной продаже стоят тысяч шесть-семь.
— Откуда ты знаешь все это?
— Я женщина, любящая разглядывать витрины, особенно с вещами, которые я не могу себе позволить. Так, серьги… Бриллианты. Чистые, четырехгранной формы, в классической оправе. Наш мальчик не поскупился на рождественские подарки маме.
— Проверим, не было ли в Нью-Йорке ограблений ювелирных магазинов или богатых домов, где фигурируют сходные предметы.
— Обязательно. — Рина поднесла бриллианты к свету. — У меня такое чувство, что какая-то милая женщина не дождалась заслуженного подарка от Санты в прошлом году. — Она опустила клапан с зеркальцем и поднесла серьгу к уху. — Очень мило.
