В одной из четырех приемных их встретил невзрачный человечишко с лицом, похожим на комок измятой туалетной бумаги. Единственной запоминающейся деталью в его облике были три веточки дуба в петлицах мундира.
Такие знаки — и отец это прекрасно знал — присваивались только за исключительные заслуги в деле лесоводства и лесоустроения, — например, если кто-то смог бы единолично засадить пальмами и баобабами всю пустыню Сахару.
Трижды Дуб забрал у отца заявление вместе со всеми подколотыми к нему справками, копиями, выписками и квитанциями, переложил все это в зеленую, сверкающую лакированной кожей папку и затем провел краткий инструктаж:
— Войдя в кабинет, вы остановитесь на месте, указанном мной, и на протяжении всей беседы будете на нем оставаться. Стоять навытяжку нет необходимости, но махать руками, слишком энергично переминаться с ноги на ногу, становиться к НЕМУ боком, а тем более спиной, не рекомендуется. На вопросы отвечайте кратко и четко, исчерпывающе, но без лишних подробностей. Иногда ОН может задать какой-либо странный, на первый взгляд, вопрос, в котором, однако, будьте уверены, всегда содержится глубокий затаенный смысл. Коли не знаете, что ответить, следите за мной. Вот так, — он опустил веки долу: — Да! А так, — он вылупил глаза: — Нет! Не смейте сами задавать вопросы! И никаких просьб, кроме тех, что изложены в заявлении. ОН добр и великодушен. ОН может сделать нам какое-нибудь лестное предложение. Отказывайтесь, обязательно отказывайтесь! Кабинет покинете по моему знаку. Не забудьте поблагодарить ЕГО вне зависимости от принятого решения. Все понятно? В таком случае прошу следовать за мной.
То, что они увидели, войдя в покои Верховного Администратора, ошеломило и отца, и сына, правда, в разной степени. Место, в котором они оказались, могло быть чем угодно, но только не рабочим кабинетом. Яркие потоки света косо падали вниз через стеклянную двускатную крышу, однако в гуще кустов и деревьев царил приятный полумрак. Два огромных волка, сверкая стеклянными зенками, скалили пасти на застывшую в грациозном прыжке косулю. Кабан, напрягая загривок, упирался рылом в муляжный валун. Кондиционированный ветерок плавно покачивал стайки птиц, подвешенных на тончайших, почти невидимых нитях. В небольшом озерце, из которого, журча, вытекал веселенький, весьма натуральный ручеек, плавали толстобрюхие, длиннохвостые рыбины — живые, не чучела.
Всему этому великолепию может быть несколько объяснений, подумал отец. Или Верховный страдает клаустрофобией, или же он, как Маугли, вырос в лесу среди зверей и с тех пор не может существовать в иной обстановке. Учитывая характер некоторых его свершений, не имеющий ничего общего ни с человеческой моралью, ни со здравым смыслом, последний вариант выглядел предпочтительнее. Впрочем, существовал еще третий, самый простой ответ: этот чиновный сатрап просто взбесился от собственной власти и могущества.
Трижды Дуб молча ткнул пальцем в ровную, выложенную мраморными плитками площадку, посреди которой красной краской был изображен круг вроде тех, что рисуют на посадочных палубах вертолетоносцев, только, конечно, поменьше размером, а сам, петляя, исчез среди пышных деревьев, названия которых отец не знал, но по внешнему виду плодов мог догадаться, что это нечто экзотическое, не то ананас, не то папайя.
Чуть дальше росла сосна, вся опутанная тропическими лианами, рядом ива склонилась над саксаулом, а на корявой арктической березке восседала обезьяна, навечно зажавшая в лапе вылепленный из воска банан.
Среди всего этого великолепия очень непросто было разглядеть торчащий в дальнем углу зала стол, выполненный в виде огромного древесного пня. За этим пнем в свободной позе восседал Верховный Администратор, одетый, как у себя на даче. Кряжистый, загорелый и светлоглазый, с лысым крепким черепом, осененным благородным седым пухом, он был чем-то похож на библейского апостола — старого, заматерелого, намного пережившего своего Учителя, давно растерявшего все иллюзии молодости, однако сумевшего нажить и власть, и богатство, и своих собственных учеников.
