Старик удивился.
— Чем я могу тебе помочь-то?
— Сломай меня, мастер Мирандола. Только сломай, а дальше всё будет как в книжке. Я тебе за это большое спасибо скажу.
— А сам себя — не можешь?
Адамбо в ужасе замотал головой.
— Нет, конечно! Ты же нас учил, что нельзя воровать, правда? Ты меня сделал, значит, и сломать можешь. А если я сам — это выйдет, как будто я твоё украл. Или ещё хуже — убил кого-то. Давай, мастер Мирандола, пожалуйста!
Кукольник медленно встал, прижимая Адамбо к груди, как младенца.
— Ты уверен?
Человечек закивал.
— Я никогда ни в чём не был так уверен. Не теряй времени, мастер, прошу тебя.
Старик долго смотрел на огонь в камине, потом зажмурился крепко — лоб его побелел, всё тело тряслось. Через несколько минут, не разжимая век, он быстрым движением сломал деревяшку пополам и кинул остатки в огонь; тут же прислонился плечом к кирпичной кладке и так стоял неподвижно.
Неожиданно пальцы мастера задвигались, будто бы зажили отдельной от него жизнью; в этот же момент, слегка скрипнув, отворилась дверь, и в комнату проскользнула Тричелла. Изящно двигаясь, она подошла к старику, обняла его ногу и спросила:
— А он точно оживёт в другом теле, мастер Мирандола?
Кукольник медлил с ответом.
Он хотел сказать: я не знаю.
Он хотел сказать: я только знаю, насколько мне больно сейчас, и знаю, что не могу сказать об этом вслух, потому что не меня здесь надо жалеть, потому что не я больше других заслужил жалость.
Вместо этого он кивнул и прошептал:
— Конечно, оживёт, деточка.
Но Тричелле не нужны были слова. Она с любовью и пониманием глядела на мастера Мирандолу, и её руки нежно гладили его колено, подчиняясь тонким ниточкам, которые связывали их с пальцами мастера.
