— Оружие мы предоставим, — заверил Джонни.
Когда Ван дошел до магазина музыкальных инструментов, оказалось, что тот закрыт. Мгновение Ван смотрел на арфы, на гитары, на цветы в серебряных вазах, и вспомнилась школьница, внушавшая ему такое острое желание шесть лет тому назад. Роз? Роза? Как звали ее? Был бы он с ней счастливей, чем с той бледной, роковой своей сестрой?
Он еще прошелся по Главной улице — одной из миллионов Главных улиц — и, внезапно ощутив прилив здорового аппетита, заглянул в показавшийся сносным ресторан. Заказал бифштекс с жареным картофелем, яблочный пай и кларет. В глубине зала на высоком красном табурете у сиявшего огнями бара грациозно восседала проститутка в черном — лиф в обтяжку, широкая юбка, длинные черные перчатки, черная бархатная шляпа с цветами — и потягивала через соломинку какой-то золотистый напиток. В зеркале за баром средь цветных бликов Ван уловил смутное отражение рыже-белокурой красотки; решил про себя, что можно потом подойти, но, снова подняв глаза, обнаружил, что та исчезла.
Ван ел, пил, выстраивал планы.
Предвкушение поединка отдавалось в нем острым возбуждением. Более животворный стимул трудно себе вообразить. Он и не ждал, что выпадет счастье стреляться со случайно подвернувшимся под руку шутом, тем более что в случае с Раком скорей всего истинное сражение заменила бы вульгарная трепка. Выстраивание и перестраивание в уме всевозможных сценариев этой незначительной дуэли можно было бы сравнить с полезными занятиями, которые проводят с паралитиками, душевнобольными и заключенными сотрудники благородных учреждений, просвещенные администраторы, хитроумные психиатры, — а именно, с переплетением книг или вставлением голубых бусинок в глазницы куклам, смастеренным руками других заключенных, калек и психов.
Сначала его увлекла мысль пристрелить своего противника: в количественном смысле это принесло бы Вану величайшее облегчение; в качественном — повлекло бы всевозможные осложнения морального и юридического толка. Обычное ранение противника представлялось Вану глупой полумерой. Он решил выкинуть что-нибудь этакое, артистически-показное, например, выбить пулей пистолет из руки этого малого или смазать пулей поверх головы, чтоб густые, щетинистые волосы сами собой разложились на прямой пробор.
Возвращаясь в свой мрачный «Мажестик», Ван прикупил множество всякой всячины: три круглых куска мыла в продолговатой коробке, крем для бритья в холодном упругом тюбике, десяток лезвий для безопасной бритвы, увесистую губку, маленькую резиновую губку для намыливания, лосьон для волос, расческу, бальзам для кожи, зубную щетку в пластиковом футляре, зубную пасту, ножницы, авторучку, карманную записную книжку — что еще? — ах да: маленький будильник, успокаивающее обладание которым, однако, не удержало Вана от просьбы швейцару разбудить его звонком в пять утра.
Было всего лишь девять часов вечера, конец лета; Ван бы нисколько не удивился, если б ему сказали, что сейчас полночь и на дворе октябрь. Этот день оказался до невероятности бесконечным. В голове никак не укладывалось, что только нынче утром, на рассвете, одна шальная героинька романа для горничных про спящую красавицу что-то твердила ему, дрожа, полунагая, в кладовой Ардис-Холла. Кстати, по-прежнему ли стоит та, другая, прямая как стрела, обожаемая и презираемая, лишенная сердца и с сердцем разбитым, прислонясь спиной к стволу шелестящего листвой дерева? Кстати, надо ли в преддверии завтрашнего partie de plaisir[317] оставить ей что-то типа: «Когда получишь эту записку…», дерзкое, жестокое, с ледяным острием? Нет. Лучше написать Демону.
«Дорогой папа,
в результате банальной стычки, состоявшейся у меня с неким капитаном Тэппером, членом ложи „Уайлд-Фиолет“, которому я, проходя по вагону, случайно отдавил ногу, нынче утром в лесу близ Калугано я имел с ним дуэль на пистолетах, и вот меня уж нет на этом свете. Хоть мою кончину все же можно счесть разновидностью легкого самоубийства, прошу никоим образом не считать ни дуэль, ни невиннейшего капитана сопричастными к Страданиям юного Вина.
