Ада, или Эротиада - страница 104
— Привет, папа!
— А, привет, Ван!
Très Américain. Отец, хлопая дверцей машины, идет сквозь метель. Как всегда, в перчатках; как всегда, без пальто. Может, «руки ополоснуть», отец? Родина, милая родина.
— Не хочешь ли «ополоснуть руки»? — спросил Ван, подмигнув.
— Спасибо, нет, я уж мылся сегодня.
(Короткий вздох как подтверждение быстротечности времени: он, как и Ван, помнил до мелочей каждый их, отца и сына, совместный ужин в Риверлейн, походя роняемое, заботливое предложение посетить ватерклозет, лебезящих преподавателей, гнусную еду, мясное пюре, «Боже, спаси Америку!», конфузливых сынков, плебеев-папаш, титулованного британца и грека-вельможу, выставляющихся друг перед дружкой яхтами на Багамудах, ухарством и охальством. Можно, сын, я незаметно перекину на твою тарелку сей изысканный синтетический продукт под розовой глазурью? «Ах, тебе не нравится!» (с притворной обидой). Храни Господь вкусовые пристрастия бедных американцев!)
— Твой новый автомобиль на слух — прямо-таки чудо! — заметил Ван.
— Ты так считаешь? Пожалуй. — (Не забыть спросить у Вана про ту горнишон — французско-русское жаргонное словцо для обозначения смазливой камеристочки самого низкого пошиба.) — Ну а вообще как дела, славный мой мальчик? В последний раз мы виделись, когда ты приезжал из Чуза. Вся наша жизнь проходит в разлуках! Как играет нами судьба! Знаешь, давай до осеннего триместра месяцок поживем вместе в Париже или Лондоне?
Роняя монокль, Демон утер глаза модным, кружевным платочком, торчавшим из нагрудного кармана его смокинга. Слезные железы у него срабатывали мгновенно, если только истинное горе не заставляло сдерживать слезы.
— Выглядишь ты, папа, дьявольски здорово! Особенно с этой свежей гвоздикой в петличном глазке. Ты ведь, кажется, не долго был за Гарцем, откуда обзавелся таким загарцем?
Страсть к доморощенным каламбурам была для Винов не в новинку.
— En effet[233] я сам себе позволил поездку в Акапульково, — отвечал Демон, непроизвольно и без особой нужды вызывая в памяти (с тем же назойливым пристрастием к сиюминутной детали, которое докучало и его детям) лилово-черную, полосатую рыбку в аквариуме, в таких же полосках кушетку, ониксовые прожилки, высвеченные субтропическим солнцем на блуднице-пепельнице посреди каменного пола, кипу потрепанных, закапанных апельсиновым соком журналов «Повеса» (playboy), привезенные им ювелирные украшения, фонограф, выпевающий вкрадчивым женским голоском «Petite nègre, аи champ qui fleuronne»[234], и восхитительный животик ужасно дорогой и ужасно вероломной и вместе с тем прелестной юной креолки.
— Скажи, а та, как ее, тоже была с тобой?
— Знаешь, мой мальчик, с каждым годом становится все сложней и сложней определяться терминологически. Давай поговорим о вещах более очевидных. Но где ж напитки? Мимолетный ангел обещал мне их доставить.
(Мимолетный ангел?)
Ван потянул зеленый шнур звонка, посылая мелодичное напоминание в буфетную, чем вызвал ответное вспенивание в углу музыкальной залы допотопного, в бронзовом оплете, аквариума с единственной в нем узницей рыбкой-цихлидой (реакция, вводящая в прострацию своей самогазацией и понятная лишь посудомою Киму Богарнэ).
«Может, пусть вызовет ее после ужина?» — размышлял про себя Демон. Сколько тогда по-местному будет времени? Хотя стоит ли, надо поберечь сердце.
— Не знаю, известно ли тебе, — сказал Ван, вновь опускаясь на пухлый подлокотник отцова кресла. — Дядюшка Дэн с Люсетт и стряпчим прибудут только после ужина.
— Отлично! — отозвался Демон.
— Марина с Адой вот-вот спустятся — ce sera un dîner à quatre[235].
— Отлично! — повторил Демон. — А ты, любезный мой дружок, прекрасно выглядишь — и тут я нисколько не грешу перед истиной, как приходится делать в отношении стариков с сияющими, точно ботинки, прилизанными головами. И смокинг твой весьма мил — вернее, весьма мило узнать стиль своего старого портного в одежде собственного сына — словно поймать себя на воспроизведении фамильного жеста, — такого, скажем (трижды
