Июнь выдался дождливым и пасмурным. Бурная растительность под окнами Ивана чем-то напоминала кладбищенскую флору — то ли темной сгущенностью зеленого, то ли ассоциациями от похорон в дождливую погоду, когда вокруг все мокро, мрачно и скользко. В одно из таких мероприятий Иван заглянул в свежевырытую глинистую могилу, предназначенную для его приятеля, сраженного сердечным ударом. Глина в могиле была сухой, и лежать в ней, как подумал тогда Иван, будет тепло и уютно. Странно: над головой мокрая зеленая трава, а там — сухо и тепло… И, наверное, хорошо, решил он. Так, видимо, и должно быть. И когда под истеричный рев вдовы опускали гроб товарища в эту теплую глинистую могилу, он впервые за всю свою жизнь был спокоен и согласен с природой — пусть будет так и с ним по ее мудрому и жестокому закону! Но теперь, стоя на балконе, над темно-живым зеленым палисадником, он боялся думать о смерти; мокрые листья берез пугали его, угнетая душу, которая чувствовала приближение роковых событий.
Он закрыл балконную дверь и набрал номер телефона Толстого. Миша был на месте.
— Я знал, что ты позвонишь, — тихо сказал он. — Все правильно, что чувствуешь. Сегодня жди гостей.
— Может, ты переночуешь у меня?
— Опять начинаешь?
— Я больше не могу…
— Можешь!
— Но ты понимаешь, что я сойду с ума!
— Не сойдешь.
— А если?
— Инструкции получил?
— Да. Но вдруг…
— Рапорт завтра к двенадцати. И только не пей, понял?
— Понял… — тихо пробормотал Иван и положил трубку. На душе было гадко и страшно. И так, увы, уже оудет всегда. Он задействован в этом деле до смерти, и кто знает, может, и после нее. Из такой игры просто так не выходят. Не сегодня — так завтра, не завтра — так послезавтра. До прокола. И на кой черт деньги и прочие блага?! Он не принадлежит себе, он собственность Комитета весь, целиком. Так больше нельзя жить. Надо уходить от этой действительности. Уж лучше быть алкашом и наркоманом, чем здоровым шизофреником! Надо эмигрировать вовнутрь, уйти от себя!
Иван оделся и вышел из дома. Было около семи вечера. За углом большого дома-"корабля" торговали вином. У входа в магазин маячило несколько спившихся завсегдатаев. Один из них, бородатый, совсем недавно был игуменом Глебовского монастыря. Настоятель попер его за пьянку. Иван купил две бутылки водки и подошел к батюшке.
— Не хочешь ли выпить со мной, святой отец?
— Я теперь не святой отец, но принять с российским литератором посчитаю за честь.
— Тогда пойдем.
Дома Иван порезал сыр, колбасу, вынул из банки несколько соленых огурцов. Первую бутылку разлил в два стакана до краев.
— Вот это по-русски, — одобрительно крякнул бывший священник.
— Ну давай, — поднял стакан хозяин, — как там тебя в миру-то?
— Владимир. Да и не христианин я теперь. Проклял я, брат, христианство.
— Забавно, — улыбнулся Иван. — Деградируешь, значит. Грех на душу берешь?
— Давай выпьем, и я тебе все растолкую.
— Ну давай.
Они чокнулись и опрокинули стаканы.
— Я теперь, брат, к истокам нашим вернулся, — заговорил Владимир, хрумкая огурцом. — Язычество — вот истинная наша религия. Гармония с природой и духом наших предков. Прозрел я, Ваня, и поэтому счастлив.
— Ну и в чем прозрение твое?
— А в том, что христианство — это иудейская инквизиция, одним словом — распад. Как и ислам. А вот язычество — это культура!
— Да погоди ты с язычеством. Лучше объясни: чем тебе не угодил Христос?
— Почему только мне? Есть весьма великие авторитеты. Даже процитирую. — Владимир вынул свою потрепанную записную книжку и прочитал: — П; Б. Шелли в "Триумфе жизни": "Я склонен допустить, что одно предсказание Иисуса Христа было бесспорно осуществлено: "Не мир пришел я принести, но меч". — Он надкусил огурец и продолжал: — Христианство в своей жестокости не только сравнялось с иудаизмом, но даже во много раз превзошло его. Оно обернулось троянским конём в стане индоевропейской расы! А вот тебе, пожалуйста, из "Генеалогии морали" Фридриха Ницше. — Он раскрыл книжку на нужной странице. — Слушай: "Не было ли черным, тайным искусством, истинно великой политики мести, дальнозоркой, подпольной, медленной и предусмотрительной мести то обстоятельство, что сам Израиль вынужден был объявить перед всем миром смертным врагом и распять на кресте орудие своей мести, чтобы "весь мир", все противники Израиля могли бы безбоязненно идти на эту приманку?"
