Среди всех змей была у нас общая любимица. — Ачи, огромная кобра, необычайно умная и подвижная. Когда я вынимал ее из корзины, и она обвивалась вокруг моих рук и плеч, кладя свою голову мне на грудь и внимательно смотря на меня своими зеленоватыми лучистыми глазами, мне казалось, что она читает мои мысли — и, проводя так долгие вечера в её объятьях, я мысленно разговаривал с ней целыми часами. Когда же, на представлениях, среди всех прочих змей показывалась наша любимица, грациозно и величественно покачиваясь в такт монотонным звукам флейты, в среде очарованных зрителей проносился вздох восхищения — и даже европейские дамы, ненавидящие и боящиеся змей, не скрывали своего восторга и любовались её плавными ритмическими движениями.
Так бродили мы с места на место, заходя в большие города и мелкие селения. Время шло — быстро и незаметно проносились месяцы и годы… Я старательно работал под руководством Урвази и быстро подвигался вперед. Уже начал я пронизывать своим духовным взором блестящее покрывало соблазнительной Майи, уже открывались мне понемногу глубокие тайны высших миров. Дух мой достиг полного владычества над телом, и искусство факиров было изучено мною в совершенстве… Проходя как-то по Бенгалии, мы решили посетить Калькутту, поклониться грозной супруге могучего Шивы[5].
Мы сидели за городом у ограды храма, отдыхая от долгого пути. Нас окружала небольшая группа любопытных, внимательно слушая наши рассказы и разъясняя нам наш дальнейший маршрут. Вдруг мы услышали неподалёку веселый смех и громкий говор, и шумная компания европейцев подошла к храму. Все они были вооружены биноклями и аппаратами, и внимательно осматривали и фотографировали интересные места. Неподалеку медленно подвигалась пара пустых экипажей, в которых они, по-видимому, прикатили из города.
— Факиры! — воскликнула вдруг, всплеснув руками, одна дама, указывая на нас — и вся компания немедленно подошла к нам. — Смотрите, у них в корзине змеи, — сказал кто-то.
— Факиры… Змеи… Змеи… — послышались голоса со всех сторон.
Урвази продолжал сидеть неподвижно. Окружавшие нас индусы с любопытством переводили взоры с него на прибывших и обратно. Наконец, один из последних подошел поближе и спросил, обращаясь к Урвази, факир ли он и согласен ли он дать представление.
— Факир. Согласен — отвечал тот, по обыкновению. Радостные восклицания и аплодисменты среди европейцев были ответом на эти слова.
— Но не сейчас, — продолжал европеец, — теперь у нас нет времени — да, к тому же, здесь только небольшая часть моих гостей. Не согласитесь ли вы придти ко мне вечером, чтобы в присутствии всех приглашенных показать свое искусство?
— Согласен. Приду. — ответил Урвази, принимая протянутую ему визитную карточку.
* * *
Недоброе предчувствовал Урвази, собираясь на это злополучное представление… Недоброе чуяли и змеи, беспокойно ворочавшиеся в корзине… И мне было как-то тяжело — но мои просьбы и уговоры не ходить в город оставались безрезультатными.
— Все мы подчинены железным законам Кармы, — сурово говорил Урвази, — и ни единый волос наш не упадет без повеления владык её. Не нам с тобой, Инарада, противоречить или противодействовать им…. Не так ли, Ачи, милая? — спрашивал он, вынув из корзины и поглаживая ее… — Ты снова покажешься сегодня, родная, во всей своей ослепительной красе и очаруешь собою зрителей… А в случае чего — ты не дашь в обиду своего старого друга, не правда ли?
И Ачи, казалось, понимая, преданно смотрела на него своими бездонными загадочными глазами…
* * *
Ровно в восемь часов подходили мы к указанному дому. Портье был уже предупрежден и немедленно по предъявлении карточки повел нас наверх, откуда раздавалось пение, веселый смех и громкий говор. Общество, по-видимому, было большое и сильно навеселе.
Нас ввели в огромную комнату, богато убранную. Блеск многочисленных огней, сверканье серебряных вещей и хрустальной посуды в первое мгновенье ослепили нас.
За столами, уставленными всевозможными яствами и горами бутылок, сидели веселые гости, нарядные дамы и шикарные мужчины. Празднество было в полном разгаре. Звон бокалов и хлопанье пробок примешивались к общему шуму. Внезапно, как по мановению волшебного жезла, все стихло.
