Обед не обманул ее ожиданий, и Триш размышляла над чудесной переменой в своей жизни.
Все шло прекрасно, пока она не спросила:
– Ричард, расскажите о деле, которое задержало вас в Нью-Йорке?
– Меньше всего мне хотелось бы говорить об этом во время такого прекрасного обеда, и поверьте мне, Триш, тут нет ничего, о чем вы хотели бы услышать. – Возникла короткая неловкая пауза, и лицо его выразило легкое беспокойство. – Адвокат часто вынужден общаться с людьми, для которых закон ничего не значит. Это разочарует вас, но каждый человек имеет право на защиту...
Ричард умолк, казалось, погрузившись в размышления.
– Простите, – сказала Триш, – прошу вас, останавливайте меня, когда я сую нос не в свое дело. Честное слово, я не обижусь. Я тоже могу рассказать далеко не обо всем, а кое о чем запрещаю себе даже думать. Знаете, мне свойственно все преувеличивать. Когда случалось что-то плохое, я всегда раздувала это. Потом происходило еще худшее, с чем я не могла справиться. Я хотела избавиться от этого... иначе сделала бы с собой Бог знает что. Что-то ужасное, я уверена.
На ее лице застыло выражение такого отчаяния, что Ричард проникся сочувствием. Заметив уязвимость Триш, он захотел успокоить и защитить ее.
– Триш, дорогая, вы правы, что не думаете об этом. Мы не можем позволить несчастьям поглотить нас, верно? – Он ободряюще улыбнулся и повеселел, когда Триш кивнула.
– Конечно, не можем. И я решила больше не допускать этого. Жизнь дана для удовольствий, а не для страданий.
– И что же за чудесный философ изрек это? Триш рассмеялась:
– Я.
Ричард с восхищением посмотрел на нее.
– Правда?
– А разве где-то написано, что философы – только старики?
Триш вернулась к себе в номер чуть раньше половины двенадцатого, пообещав своему спутнику пообедать с ним еще раз в первый же вечер, когда оба будут свободны. Она приняла душ, легла в постель, но не смогла уснуть и решила немного почитать.
Ее разбудил телефонный звонок. Оператор выполнил просьбу и разбудил клиентку в семь утра. Триш положила трубку и вдруг поняла, что чувствует себя как дома в этой жалкой комнатенке, на никудышном матрасе. Она уснула в очках, не выключив лампу.
«Тело привыкает почти ко всему», – подумала Триш и, надев костюм, направилась в офис Реда. Утро выдалось серым и холодным. Ветер пронизывал ее насквозь. Раз уж придется остаться в Нью-Йорке, надо купить пальто.
Триш зашла выпить чашечку горячего кофе, раскрыла «Таймс» и удивилась, увидев на первой полосе улыбающееся лицо Реда. Она внимательно прочитала: «Сенатор Джонатан (Ред) О’Ши покидает палату сената с триумфом – после его блестящего выступления в прениях вопрос о принятии законопроекта Уайткомба-Сэндхила был снят. Сенатор О’Ши заметил, что провал этого билля стал победой рабочих людей над теми, кто лоббирует свои интересы. Однако едва ли это заявление примирит его с консервативными элементами в партии».
Триш разволновалась. Если бы она могла рассказать кому-нибудь о своих переживаниях! Ее охватило ощущение одиночества, но ей удалось избавиться от него. Ничего, скоро у нее появятся новые друзья. Она не имеет права на жалость к себе и ностальгию. Она станет сильной.
Офис гудел от голосов и стука пишущих машинок. К Триш подошла молодая женщина:
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Я ищу Джо Франклина.
– Он у себя в кабинете.
Триш прошла через зал к маленькому кабинету за стеклянной перегородкой. Мужчина лет сорока, с темными волосами, тщательно прикрывающими лысину, взглянул на нее:
– Привет, могу чем-то помочь?
– Вы Джо Франклин? – спросила Триш. Мужчина кивнул, и она представилась:
– Я Триш Делани, и Ред сказал...
Триш не успела закончить. Услышав имя шефа, Джо вскочил и протянул ей руку.
– Да, конечно. Садитесь. Ред сказал, что вы придете сегодня. Как я понял, вы хотите работать у нас?
Триш испытала облегчение оттого, что Ред расчистил ей путь, но тут Франклин спросил:
– А какой у вас опыт? Умеете печатать?
– А у вас обязательно это уметь?
– Вообще-то я не знаю, чем вы будете заниматься. Сенатор просил меня найти для вас место, вот я и пытаюсь это сделать. – В его голосе звучало пренебрежение.
